Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:

100% +

Надежда Дурова
Записки кавалерист-девицы

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Надежда Андреевна Дурова
(1783–1866)

Надежда Андреевна Дурова – первая в России женщина-офицер, русская амазонка, талантливейшая писательница, загадочная личность, живущая под мужским именем.

Она родилась 17 сентября 1783 года в Киеве в семье отставного гусарского ротмистра Андрея Васильевича Дурова и Надежды Ивановны Дуровой, которая, убежав из дома, обвенчалась с женихом тайно от родителей, за что была проклята отцом.

Надежда Ивановна была разочарована рождением дочери вместо сына, сын был единственной надеждой на прощение родителей. Андрей Васильевич командовал эскадроном в гусарском полку. Однажды во время похода, доведенная до крайности плачем дочери, мать вышвырнула бедное дитя из экипажа. Ребенок разбился, но остался жив. Отец принял меры, и с этого дня девочкой занимался фланговый гусар, который носил ее на руках.

А. В. Дуров вышел в отставку и поселился в Сарапуле. Воспитанием дочери стала заниматься мать. Девочка была истинный сорванец, она не желала плести кружева и вышивать, за испорченное рукоделие ей полагалась трепка, зато она как кошка лазала по деревьям, стреляла из лука и пыталась изобрести снаряд. Она мечтала научиться владеть оружием, верховой езде и грезила о военной службе.

За девочкой стал приглядывать гусар Астахов, который привил ей любовь к военному делу. Надежда Дурова писала: «Воспитатель мой, Астахов, по целым дням носил меня на руках, ходил со мной в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махать саблею».

Когда она подросла, отец подарил ей черкесского коня Алкида, езда на котором скоро стала ее любимым занятием.

Выйдя в 18 лет замуж за Василия Чернова, чиновника Сарапульского земского суда, она через год родила сына. Мальчика крестили в Вознесенском соборе и нарекли Иваном. Н. Дурова ушла от мужа и вернулась с ребенком в родительский дом (об этом в «Записках» Дуровой не упоминается). Таким образом, ко времени своей службы в армии она была не «девицей», а женой и матерью. В родительском доме ее мать, Надежда Ивановна, по словам Дуровой, все так же «постоянно жаловалась на судьбу пола, находящегося под проклятием божьим, ужасными красками описывала участь женщин», отчего у Надежды возникло «отвращение к своему полу».

В 1806 году Надежда Дурова в день своих именин пошла купаться, прихватив старую казацкую одежду. В нее она переоделась, а платье оставила на берегу. Родители решили, что дочь утонула, а она в мужском платье присоединилась к донскому казачьему полку, направлявшемуся на войну с французами. Дурова выдала себя за «помещичьего сына Александра Соколова».

Иван, сын Дуровой, остался в семье деда и в дальнейшем был зачислен в Императорский военно-сиротский дом, который существовал на положении кадетского корпуса. Преимущественным правом при зачислении пользовались сыновья офицеров, погибших на войне или находившихся на действительной военной службе. Отец Ивана был не в состоянии предоставить ему это преимущество, а вот мать смогла, сделала для сына невозможное. Дав ему столичное образование, Дурова и впоследствии не оставляла сына без внимания. «Кавалерист-девица», пользуясь старыми связями и знакомствами, обеспечила Ивану Васильевичу Чернову определенную степень независимости и прочное положение в обществе.

Иван Васильевич Чернов женился, предположительно, в 1834 году на Анне Михайловне Бельской, дочери титулярного советника. Она умерла в 1848 году в возрасте 37 лет. В тот год в столице разразилась эпидемия холеры, возможно, она и стала причиной ее смерти. Чернов больше не вступал в брак. Он скончался 13 января 1856 года в возрасте 53 лет в чине коллежского советника, чине, равном армейскому полковнику. Он и его жена покоятся на Митрофановском кладбище Санкт-Петербурга. «Кавалерист-девица» пережила своего сына на 10 лет.

В 1807 году ее приняли «товарищем» (рядовым из дворян) в Коннопольский уланский полк. В конце марта полк был направлен в Пруссию, откуда Дурова написала письмо отцу, прося прощения за свой поступок и требуя «позволить идти путем, необходимым для счастья». Отец Дуровой послал прошение императору Александру I с просьбой разыскать дочь. По величайшему повелению Дурову, не раскрывая ее инкогнито, со специальным курьером отправили в Петербург. Там было принято решение оставить Надежду на службе, присвоить имя Александра Андреевича Александрова (его она и носила до смерти), зачислить корнетом в Мариупольский гусарский полк.

Партизан и поэт Денис Давыдов в письме к А. С. Пушкину вспоминал о своих встречах с Н. А. Дуровой во время войны: «Дурову я знал потому, что я с ней служил в арьергарде, во все время отступления нашего от Немана до Бородина… Я помню, что тогда поговаривали, что Александров – женщина, но так, слегка. Она очень уединена была, избегала общества, столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров, именно с Волковым. Нам хотелось напиться молока в избе… Там нашли мы молодого уланского офицера, который только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне: «Это Александров, который, говорят, – женщина». Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я ее видел на фронте…»

За участие в боях и за спасение жизни офицера в 1807 году Дурова была награждена солдатским Георгиевским крестом. В своих многолетних походах Дурова вела записки, которые позже стали основой для ее литературных произведений. «Священный долг к Отечеству, – говорила она, – заставляет простого солдата бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и покойно расставаться с жизнью».

В 1811 году Дурова перешла в Литовский уланский полк, в составе которого приняла участие в боевых действиях Отечественной войны, получила в Бородинском сражении контузию и была произведена в чин поручика. Была адъютантом фельдмаршала М. И. Кутузова, прошла с ним до Тарутина. Участвовала в кампаниях 1813–1814 годов, отличилась при блокаде крепости Модлине, в боях при Гамбурге. За храбрость получила несколько наград. Прослужив около десяти лет, в 1816 году вышла в отставку в чине штаб-ротмистра. После отставки Дурова жила несколько лет в Петербурге у дяди, а оттуда уехала в Елабугу.

О военных подвигах Надежды Андреевны Дуровой более или менее знают многие наши современники. Но немногим известно, что она совершила еще и героический подвиг на ниве российской литературы – ее литературная деятельность была благословлена А. С. Пушкиным, а произведениями зачитывалась просвещенная Россия тридцатых и сороковых годов XIX века.

В 1835–1836 годах происходит формирование Надежды Дуровой как писательницы. Некоторую роль в этом сыграло ее затруднительное материальное положение. Она жила на небольшую пенсию военного ведомства – одну тысячу рублей в год. Литературная деятельность ее тем более удивительна, что она никогда нигде не училась. Публикация в журнале «Современник» отрывка из ее воспоминаний, посвященного 1812 году, произвела среди современников настоящий фурор, а Отечественная война приобрела еще одного героя, вернее, героиню.

Пушкин снабдил отрывок следующим предисловием: «С неизъяснимым участием прочли мы признание женщины, столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным».

В жизни Надежда Дурова была нарушительницей канонов: носила мужской костюм, курила, коротко стригла волосы, при разговоре закидывала ногу на ногу и упиралась рукой в бок, да и именовала себя в мужском роде.

Последние годы Дурова жила в Елабуге, в маленьком домике, совершенно одинокая, в окружении своих многочисленных четвероногих любимцев. Это были кошки и собаки. Любовь к животным всегда была в роду Дуровых. Потомки Дуровой – Владимир, Анатолий и Наталья Дуровы – стали всемирно известной фамилией цирковых дрессировщиков.

Надежда Андреевна Дурова умерла 21 марта 1866 года, на восемьдесят третьем году жизни. Назвавшись в 1806 году мужским именем, она носила его шестьдесят лет, ни разу не сделав попытки вернуться к настоящей фамилии. Даже от собственного сына «кавалерист-девица» требовала обращения к себе как к Александрову.

Похоронили ее на Троицком кладбище Елабуги, с воинскими почестями, в мужском платье.

В 1901 году на могиле Дуровой состоялось торжественное открытие памятника из темно-зеленого гранита, окруженного железной решеткой. После троекратного ружейного залпа упавшее покрывало открыло медную доску, на которой была выгравирована эмблема полка и эпитафия:

НАДЕЖДА АНДРЕЕВНА ДУРОВА

По повелению императора Александра – корнет Александров.

Кавалер военного ордена.

Движимая любовью к Родине, поступила в ряды Литовского уланского полка.

Спасла офицера. Награждена Георгиевским крестом.

Прослужила 10 лет в полку, произведена в корнеты и удостоена чина штабс-ротмистра.

Родилась в 1783 г. Скончалась в 1866 г.

Мир ее праху!

Вечная память в назидание потомству ее доблестной душе!

В конце XIX века Троицкое кладбище имело величественный вид. На его территории было установлено множество саркофагов, обелисков, склепов, часовен из лучших пород мрамора и гранита, исполненных настоящими мастерами камнерезного дела. В начале 30-х годов прошлого столетия елабужский некрополь и кладбищенская церковь были превращены в груды развалин. Та же участь постигла и надгробие Дуровой. Ничто не могло остановить разрушителей: ни ценные памятники, ни мозаики намогильных сооружений, ни священная могила Дуровой. Однако место захоронения героини Бородинского сражения благодарные жители города сохранили в памяти и на фотографиях. Сейчас на могиле Надежды Андреевны Дуровой установлено надгробие из красного гранита, созданное по проекту московского скульптора Ф. Ф. Ляха.

Часть первая

Детские лета мои

Мать моя, урожденная Александровичева, была одна из прекраснейших девиц в Малороссии. В конце пятнадцатого года ее от рождения женихи толпою предстали искать руки ее. Из всего их множества сердце матери моей отдавало преимущество гусарскому ротмистру Дурову; но, к несчастию, выбор этот не был выбором отца ее, гордого, властолюбивого пана малороссийского. Он сказал матери моей, чтоб она выбросила из головы химерическую мысль выйти замуж за москаля, а особливо военного.

Дед мой был величайший деспот в своем семействе; если он что приказывал, надобно было слепо повиноваться, и не было никакой возможности ни умилостивить его, ни переменить однажды принятого им намерения.

Следствием этой неумеренной строгости было то, что в одну бурную осеннюю ночь мать моя, спавшая в одной горнице с старшею сестрою своей, встала тихонько с постели, оделась и, взяв салоп и капор, в одних чулках, утаивая дыхание, прокралась мимо сестриной кровати, отворила тихо двери в залу, тихо затворила, проворно перебежала ее и, отворя дверь в сад, как стрела полетела по длинной каштановой аллее, оканчивающейся у самой калитки. Мать моя поспешно отпирает эту маленькую дверь и бросается в объятия ротмистра, ожидавшего ее с коляскою, запряженною четырьмя сильными лошадьми, которые, подобно ветру, тогда бушевавшему, понесли их по киевской дороге.

В первом селе они обвенчались и поехали прямо в Киев, где квартировал полк Дурова. Поступок матери моей хотя и мог быть извиняем молодостию, любовью и достоинствами отца моего, бывшего прекраснейшим мужчиною, имевшего кроткий нрав и пленительное обращение, но он был так противен патриархальным нравам края малороссийского, что дед мой в первом порыве гнева проклял дочь свою.

В продолжение двух лет мать моя не переставала писать к отцу своему и умолять его о прощении; но тщетно: он ничего слышать не хотел, и гнев его возрастал, по мере как старались смягчить его. Родители мои, потерявшие уже надежду умилостивить человека, почитавшего упорство характерностью, покорились было своей участи, перестав писать к неумолимому отцу; но беременность матери моей оживила угасшее мужество ее; она стала надеяться, что рождение ребенка возвратит ей милости отцовские.

Мать моя страстно желала иметь сына и во все продолжение беременности своей занималась самыми обольстительными мечтами; она говорила: «У меня родится сын, прекрасный, как амур! Я дам ему имя Модест; сама буду кормить, сама воспитывать, учить, и мой сын, мой милый Модест будет утехою всей жизни моей…» Так мечтала мать моя; но приближалось время, и муки, предшествовавшие моему рождению, удивили матушку самым неприятным образом; они не имели места в мечтах ее и произвели на нее первое невыгодное для меня впечатление. Надобно было позвать акушера, который нашел нужным пустить кровь; мать моя чрезвычайно испугалась этого, но делать нечего, должно было покориться необходимости. Кровь пустили, и вскоре после этого явилась на свет я, бедное существо, появление которого разрушило все мечты и ниспровергнуло все надежды матери.

«Подайте мне дитя мое!» – сказала мать моя, как только оправилась несколько от боли и страха. Дитя принесли и положили ей на колени. Но увы! это не сын, прекрасный, как амур! это дочь, и дочь богатырь! Я была необыкновенной величины, имела густые черные волосы и громко кричала. Мать толкнула меня с коленей и отвернулась к стене.

Через несколько дней маменька выздоровела и, уступая советам полковых дам, своих приятельниц, решилась сама кормить меня. Они говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его. Меня принесли; мать взяла меня из рук женщины, положила к груди и давала мне сосать ее; но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала ее; маменька думала преодолеть мое упрямство терпением и продолжала держать меня у груди, но, наскуча, что я долго не беру, перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у нее в гостях дамою. В это время я, как видно, управляемая судьбою, назначавшею мне солдатский мундир, схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки.

«Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте», – говорила матушка, махая рукою и закрывая себе голову подушкою.

Мне минуло четыре месяца, когда полк, где служил отец мой, получил повеление идти в Херсон; так как это был домашний поход, то батюшка взял семейство с собою. Я была поручена надзору и попечению горничной девки моей матери, одних с нею лет. Днем девка эта сидела с матушкою в карете, держа меня на коленях, кормила из рожка коровьим молоком и пеленала так туго, что лицо у меня синело и глаза наливались кровью; на ночлегах я отдыхала, потому что меня отдавали крестьянке, которую приводили из селения; она распеленывала меня, клала к груди и спала со мною всю ночь; таким образом, у меня на каждом переходе была новая кормилица.

Ни от переменных кормилиц, ни от мучительного пеленанья здоровье мое не расстраивалось. Я была очень крепка и бодра, но только до невероятности криклива. В один день мать моя была весьма в дурном нраве; я не дала ей спать всю ночь; в поход вышли на заре, маменька расположилась было заснуть в карете, но я опять начала плакать, и, несмотря на все старания няньки утешить меня, я кричала от часу громче: это переполнило меру досады матери моей; она вышла из себя и, выхватив меня из рук девки, выбросила в окно! Гусары вскрикнули от ужаса, соскочили с лошадей и подняли меня, всю окровавленную и не подающую никакого знака жизни; они понесли было меня опять в карету, но батюшка подскакал к ним, взял меня из рук их и, проливая слезы, положил к себе на седло. Он дрожал, плакал, был бледен, как мертвый, ехал не говоря ни слова и не поворачивая головы в ту сторону, где ехала мать моя. К удивлению всех, я возвратилась к жизни и, сверх чаяния, не была изуродована; только от сильного удара шла у меня кровь из рта и носа; батюшка с радостным чувством благодарности поднял глаза к небу, прижал меня к груди своей и, приблизясь к карете, сказал матери моей: «Благодари Бога, что ты не убийца! Дочь наша жива; но я не отдам уже ее тебе во власть; я сам займусь ею». Сказав это, поехал прочь и до самого ночлега вез меня с собою; не обращая ни взора, ни слов к матери моей.

С этого достопамятного дня жизни моей отец вверил меня промыслу божию и смотрению флангового гусара Астахова, находившегося неотлучно при батюшке как на квартире, так и в походе. Я только ночью была в комнате матери моей; но как только батюшка вставал и уходил, тотчас уносили меня.

Воспитатель мой Астахов по целым дням носил меня на руках, ходил со мною в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблею, и я хлопала руками и хохотала при виде сыплющихся искр и блестящей стали; вечером он приносил меня к музыкантам, игравшим пред зарею разные штучки; я слушала и, наконец, засыпала. Только сонную и можно было отнесть меня в горницу; но когда я не спала, то при одном виде материной комнаты я обмирала от страха и с воплем хваталась обеими руками за шею Астахова.

Матушка, со времени воздушного путешествия моего из окна кареты, не вступалась уже ни во что, до меня касающееся, и имела для утешения своего другую дочь, точно уже прекрасную, как амур, в которой она, как говорится, души не слышала.

Дед мой, вскоре по рождении моем, простил мать мою, и сделал это весьма торжественным образом: он поехал в Киев, просил архиерея разрешить его от необдуманной клятвы не прощать никогда дочь свою и, получив пастырское разрешение, тогда уже написал к матери моей, что прощает ее, благословляет брак ее и рожденное от него дитя; что просит ее приехать к нему, как для того, чтобы лично принять благословение отца, так и для того, чтобы получить свою часть приданого.

Мать моя не имела возможности пользоваться этим приглашением до самого того времени, как батюшке надобно было выйти в отставку; мне было четыре года с половиною, когда отец мой увидел необходимость оставить службу. В квартире его, кроме моей кроватки, были еще две колыбели; походная жизнь с таким семейством делалась невозможною; он поехал в Москву искать места по статской службе, а мать со мною и еще двумя детьми отправилась к своему отцу, где и должна была жить до возвращения мужа. Взяв меня из рук Астахова, мать моя не могла уже ни одной минуты быть ни покойна, ни весела; всякий день я сердила ее странными выходками и рыцарским духом своим; я знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей, и когда матушка хотела заставить меня вязать шнурок, то я с плачем просила, чтоб она дала мне пистолет, как я говорила, пощелкать; одним словом, я воспользовалась как нельзя лучше воспитанием, данным мне Астаховым!

С каждым днем воинственные наклонности мои усиливались, и с каждым днем более мать не любила меня. Я ничего не забывала из того, чему научилась, находясь беспрестанно с гусарами; бегала и скакала по горнице во всех направлениях, кричала во весь голос: «Эскадрон! Направо заезжай! С места! Марш-марш!»

Тетки мои хохотали, а матушка, которую все это приводило в отчаяние, не знала границ своей досаде, брала меня в свою горницу, ставила в угол и бранью и угрозами заставляла горько плакать.

Отец мой получил место городничего в одном из уездных городов и отправился туда со всем своим семейством; мать моя, от всей души меня не любившая, кажется, как нарочно делала все, что могло усилить и утвердить и без того необоримую страсть мою к свободе и военной жизни: она не позволяла мне гулять в саду, не позволяла отлучаться от нее ни на полчаса; я должна была целый день сидеть в ее горнице и плесть кружева; она сама учила меня шить, вязать, и, видя, что я не имею ни охоты, ни способности к этим упражнениям, что все в руках моих и рвется и ломается, она сердилась, выходила из себя и била меня очень больно по рукам.

Мне минуло десять лет. Матушка имела неосторожность говорить при мне отцу моему, что она не имеет сил управиться с воспитанницею Астахова, что это гусарское воспитание пустило глубокие корни, что огонь глаз моих пугает ее и что она желала бы лучше видеть меня мертвою, нежели с такими наклонностями. Батюшка отвечал, что я еще дитя, что не надобно замечать меня, и что с летами я получу другие наклонности, и все пройдет само собою. «Не приписывай этому ребячеству такой важности, друг мой!» – говорил батюшка. Судьбе угодно было, чтоб мать моя не поверила и не последовала доброму совету мужа своего… Она продолжала держать меня взаперти и не дозволять мне ни одной юношеской радости. Я молчала и покорялась; но угнетение дало зрелость уму моему.

Я приняла твердое намерение свергнуть тягостное иго и, как взрослая, начала обдумывать план успеть в этом. Я решилась употребить все способы выучиться ездить верхом, стрелять из ружья и, переодевшись, уйти из дома отцовского. Чтобы начать приводить в действо замышляемый переворот в жизни моей, я не пропускала ни одного удобного случая укрыться от надзора матушки; эти случаи представлялись всякий раз, как к матушке приезжали гости; она занималась ими, а я, я, не помня себя от радости, бежала в сад к своему арсеналу, то есть темному углу за кустарником, где хранились мои стрелы, лук, сабля и изломанное ружье; я забывала целый свет, занимаясь своим оружием, и только пронзительный крик ищущих меня девок заставлял меня с испугом бежать им навстречу. Они отводили меня в горницу, где всегда уже ожидало меня наказание.

Таким образом минуло два года, и мне было уже двенадцать лет; в это время батюшка купил для себя верховую лошадь – черкесского жеребца, почти неукротимого. Будучи отличным наездником, отец мой сам выездил это прекрасное животное и назвал его Алкидом. Теперь все мои планы, намерения и желания сосредоточились на этом коне; я решилась употребить все, чтоб приучить его к себе, и успела; я давала ему хлеб, сахар, соль; брала тихонько овес у кучера и насыпала в ясли; гладила его, ласкала, говорила с ним, как будто он мог понимать меня, и наконец достигла того, что неприступный конь ходил за мною, как кроткая овечка.

Почти всякий день я вставала на заре, уходила потихоньку из комнаты и бежала в конюшню; Алкид встречал меня ржанием, я давала ему хлеба, сахару и выводила на двор; потом подводила к крыльцу и со ступеней садилась к нему на спину; быстрые движения его, прыганье, храпенье нисколько не пугали меня: я держалась за гриву и позволяла ему скакать со мною по всему обширному двору, не боясь быть вынесенною за ворота, потому что они были еще заперты.

Случилось один раз, что забава эта прервалась приходом конюха, который, вскрикнув от страха и удивления, спешил остановить галопирующего со мною Алкида; но конь закрутил головой, взвился на дыбы и пустился скакать по двору, прыгая и брыкая ногами.

К счастию моему, обмерший от страха Ефим потерял употребление голоса, без чего крик его встревожил бы весь дом и навлек бы мне жестокое наказание. Я легко усмирила Алкида, лаская его голосом, трепля и гладя рукою; он пошел шагом, и когда я обняла шею его и прислонилась к ней лицом, то он тотчас остановился, потому что таким образом я всегда сходила, или, лучше сказать, сползала, с него. Теперь Ефим подошел было взять его, бормоча сквозь зубы, что он скажет это матушке; но я обещала отдавать ему все свои карманные деньги, если он никому не скажет и позволит мне самой отвести Алкида в конюшню; при этом обещании лицо Ефима выяснелось , он усмехнулся, погладил бороду и сказал: «Ну извольте, если этот пострел вас более слушается, нежели меня!»

Я повела в торжестве Алкида в конюшню, и, к удивлению Ефима, дикий конь шел за мною смирно и, сгибая шею, наклонял ко мне голову, легонько брал губами мои волосы или за плечо.

С каждым днем я делалась смелее и предприимчивее и, исключая гнева матери моей, ничего в свете не страшилась. Мне казалось весьма странным, что сверстницы мои боялись оставаться одни в темноте; я, напротив, готова была в глубокую полночь идти на кладбище, в лес, в пустой дом, в пещеру, в подземелье.

Одним словом, не было места, куда б я не пошла ночью так же смело, как и днем; хотя мне так же, как и другим детям, были рассказываемы повести о духах, мертвецах, леших, разбойниках и русалках, щекочущих людей насмерть; хотя я от всего сердца верила этому вздору, но нисколько, однако ж, ничего этого не боялась; напротив, я жаждала опасностей, желала бы быть окруженною ими, искала бы их, если б имела хотя малейшую свободу; но неусыпное око матери моей следило каждый шаг, каждое движение мое.

В один день матушка поехала с дамами гулять в густой бор за Каму и взяла меня с собою для того, как она говорила, чтоб я не сломила себе головы, оставшись одна дома. Это было в первый еще раз в жизни моей, что вывезли меня на простор, где я видела и густой лес, и обширные поля, и широкую реку! Я едва не задохлась от радости, и только что мы вошли в лес, как я, не владея собою от восхищения, в ту же минуту убежала – и бежала до тех пор, пока голоса компании сделались неслышны; тогда-то радость моя была полная и совершенная: я бегала, прыгала, рвала цветы, взлезала на вершины высоких дерев, чтоб далее видеть, взлезала на тоненькие березки и, схватясь за верхушку руками, соскакивала вниз, и молодое деревце легонько ставило меня на землю!

Два часа пролетели как две минуты! Между тем меня искали, звали в несколько голосов; я, хотя и слышала их, но как расстаться с пленительною свободою!

Наконец, уставши чрезвычайно, я возвратилась к обществу; мне не трудно было найти их, потому что голоса, меня зовущие, не умолкали. Я нашла мать мою и всех дам в страшном беспокойстве; они вскрикнули от радости, увидев меня; но матушка, угадав по довольному лицу моему, что я не заплуталась, но ушла добровольно, пришла в сильный гнев. Она толкнула меня в спину и назвала проклятою девчонкою, заклявшуюся сердить ее всегда и везде!

Мы приехали домой; матушка от самой залы до своей спальни вела и драла меня за ухо; приведши к подушке с кружевом, приказала мне работать, не разгибаясь и не поворачивая никуда головы. «Вот я тебя, негодную, привяжу на веревку и буду кормить одним хлебом!» Сказавши это, она пошла к батюшке рассказать о моем, как она называла, чудовищном поступке, а я осталась перебирать коклюшки, ставить булавки и думать о прекрасной природе, в первый раз еще виденной мною во всем ее величии и красоте! С этого дня надзор и строгость матери моей хотя сделались еще неусыпнее, но не могли уже ни устрашить, ни удержать меня.

От утра до вечера сидела я за работою, которой, надобно признаться, ничего в свете не могло быть гаже, потому что я не могла, не умела и не хотела уметь делать ее, как другие, но рвала, портила, путала, и передо мною стоял холстинный шар, на котором тянулась полосою отвратительная путаница – мое кружево, и за ним-то я сидела терпеливо целый день, терпеливо потому, что план мой был уже готов и намерение принято.

Как скоро наступала ночь, все в доме утихало, двери запирались, в комнате матушки погашен огонь, я вставала, тихонько одевалась, украдкою выходила через заднее крыльцо и бежала прямо в конюшню; там брала я Алкида, проводила его через сад на скотный двор и здесь уже садилась на него и выезжала через узкий переулок прямо к берегу и к Старцовой горе; тут я опять вставала с лошади и взводила ее на гору за недоуздок в руках, потому что, не умея надеть узды на Алкида, я не могла бы заставить его добровольно взойти на гору, которая в этом месте имела утесистую крутизну; итак, я взводила его за недоуздок в руках и, когда была на ровном месте, отыскивала пень или бугор, с которого опять садилась на спину Алкида, и до тех пор хлопала рукою по шее и щелкала языком, пока добрый конь не пускался в галоп, вскачь и даже в карьер; при первом признаке зари я возвращалась домой, ставила лошадь в конюшню и, не раздеваясь, ложилась спать, через что и открылись, наконец, мои ночные прогулки.

Девка, имевшая за мною смотренье, находя меня всякое утро в постели совсем одетую, сказала об этом матери, которая и взяла на себя труд посмотреть, каким образом и для чего это делается; мать моя сама видела, как я вышла в полночь совсем одетая и, к неизъяснимому ужасу ее, вывела из конюшни злого жеребца! Она не смела остановить меня, считая лунатиком, не смела кричать, чтобы не испугать меня, но, приказав дворецкому и Ефиму смотреть за мною, пошла сама к батюшке, разбудила его и рассказала все происшествие; отец удивился и поспешно встал, чтоб идти увидеть своими глазами эту необычайность. Но все уже кончилось скорее, нежели ожидали: меня и Алкида вели в триумфе обратно каждого в свое место.

Дворецкий, которому матушка приказала идти за мною, видя, что я хочу садиться на лошадь, и, не считая меня, как считала матушка, лунатиком, вышел из засады и спросил: «Куда вы, барышня?»

После этого происшествия мать моя хотела непременно, чего бы то ни стоило, избавиться моего присутствия, и для того решились отвезти меня в Малороссию к бабке, старой Александровичевой.

Мне наступал уже четырнадцатый год, я была высока ростом, тонка и стройна; но воинственный дух мой рисовался в чертах лица, и, хотя я имела белую кожу, живой румянец, блестящие глаза и черные брови, но зеркало мое и матушка говорили мне всякий день, что я совсем не хороша собою. Лицо мое было испорчено оспою, черты неправильны, а беспрестанное угнетение свободы и строгость обращения матери, а иногда и жестокость напечатлели на физиономии моей выражение страха и печали.

Может быть, я забыла бы наконец все свои гусарские замашки и сделалась обыкновенною девицею, как и все, если б мать моя не представляла в самом безотрадном виде участь женщины. Она говорила при мне в самых обидных выражениях о судьбе этого пола: женщина, по ее мнению, должна родиться, жить и умереть в рабстве; что вечная неволя, тягостная зависимость и всякого рода угнетение есть ее доля от колыбели до могилы; что она исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему; что, одним словом, женщина самое несчастное, самое ничтожное и самое презренное творение в свете! Голова моя шла кругом от этого описания; я решилась, хотя бы это стоило мне жизни, отделиться от пола, находящегося, как я думала, под проклятием божиим. Отец тоже говорил часто: «Если б вместо Надежды был у меня сын, я не думал бы, что будет со мною под старость; он был бы мне подпорою при вечере дней моих». Я едва не плакала при этих словах отца, которого чрезвычайно любила. Два чувства, столь противоположные – любовь к отцу и отвращение к своему полу, – волновали юную душу мою с одинаковою силою, и я с твердостию и постоянством, мало свойственными возрасту моему, занялась обдумыванием плана выйти из сферы, назначенной природою и обычаями женскому полу.

Надежда Андреевна Дурова была одной из первых русских женщин, посвятивших себя военному делу. Несмотря на огромные трудности, которые ей пришлось преодолеть, она добилась своего и стала первой женщиной-офицером в русской армии, «кавалерист-девицей». Она по праву может считаться героем войны 1812 года: оставив свой дом, своих родных, Дурова бросилась в эту авантюру, рискуя жизнью и доблестно сражаясь с французами в 1807, в 1812, и в 1813 гг.

Гусарское воспитание
Надежда Андреевна родилась 17 сентября 1783 г. В своих «Записках» она указывала на 1789 или 1790 г., что связано с тем, что Дурова решила уменьшить свой возраст, так как казакам, где она служила, полагалось носить бороду, и ей пришлось выдать себя за 14-летнего юношу, чтобы как-то объяснить отсутствие бороды.

Родителями Дуровой были гусарский ротмистр Дуров и дочь малороссийского помещика Александровича (одного из богатейших панов Малороссии). Их брак не был одобрен родителями девушки, и она сбежала из родительского дома вместе с бравым гусаром.

Семейство Дуровых с первых дней начало вести скитальческую полковую жизнь. Мать, которая очень хотела иметь сына, возненавидела свою дочь: «Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте». Однажды когда годовалая Надежда долго плакала в карете, мать выхватила её из рук няни и выбросила в окно. Окровавленного младенца подобрали гусары.

Отец после этого отдал Надежду на воспитание гусару Астахову: «Воспитатель мой Астахов по целым дням носил меня на руках, ходил со мною в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблею, и я хлопала руками и хохотала при виде сыплющихся искр и блестящей стали; вечером он приносил меня к музыкантам, игравшим пред зарею разные штучки; я слушала и, наконец, засыпала».

В 1789 году Андрей Васильевич оставил военную службу и получил место городничего в городе Сарапуле Вятской губернии. Маленькая Надежда вновь стала воспитываться матерью. Но ее «гусарское» воспитание, боевой нрав препятствовали усвоению типично женских занятий - рукоделия, хозяйства.

Через несколько лет мать отправила ее к своим родственникам в Малороссию. Там ее пылкий нрав утих. Она все больше читала, гуляла, даже начала выходить в свет. Стала более женственной, и ее полковые причуды отошли на задний план.

Но после возвращения домой Дурова вновь вспомнила детство, и все больше времени она проводила с отцом. Он подарил ей черкесского коня Алкида, езда на котором скоро стала её любимым занятием.

В 1801 году, когда Надежде исполнилось 18 лет, она вышла замуж за судебного заседателя Василия Степановича Чернова, и через год у неё родился сын Иван. К сыну, вероятно, как и её мать к ней, Дурова не питала никаких чувств: она даже не упомянула о нем в своих «Записках». Жизнь с мужем не заладилась, в родительском доме ей тоже не сиделось на месте. И в 1806 году Надежда Дурова, переодевшись в казачий костюм, сбегает из дома. Вот, о чем она думала: «Итак, я на воле! свободна! независима! я взяла мне принадлежащее, мою свободу: свободу! драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим и наградою!»

Как Александр Васильевич Соколов стал Александром Александровичем Александровым
Только в 1807 году отец Дуровой получил от нее весточку. До этого момента он считал, что ее уже нет в живых. И новость о том, что его дочь под именем Александра Васильевича Соколова состоит в армии, шокировала его. Андрей Васильевич решил разыскать дочь. А к тому времени она уже успела принять участие во многих сражениях военной кампании 1807 года:

«Мая 22-го 1807. Гутштадт. В первый раз еще видела я сражение и была в нем. Как много пустого наговорили мне о первом сражении, о страхе, робости и, наконец, отчаянном мужестве! Какой вздор! Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а поэскадронно. Меня бранили за то, что я с каждым эскадроном ходила в атаку; но это, право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания…».

«Июнь 1807. Фридланд. В этом жестоком и неудачном сражении храброго полка нашего легло более половины! Несколько раз ходили мы в атаку, несколько раз прогоняли неприятеля и в свою очередь не один раз были прогнаны! Нас осыпали картечами, мозжили ядрами, а пронзительный свист адских пуль совсем оглушил меня! О, я их терпеть не могу! Дело другое — ядро! Оно, по крайней мере, ревет так величественно и с ним всегда короткая разделка! После нескольких часов жаркого сражения остатку полка нашего ведено несколько отступить для отдохновения. Пользуясь этим, я поехала смотреть, как действует наша артиллерия, вовсе не думая того, что мне могут сорвать голову совершенно даром. Пули осыпали меня и лошадь мою; но что значат пули при этом диком, безумолкном реве пушек».

За спасение раненого офицера в разгар одного из сражений Дурова была награждена солдатским Георгиевским крестом и произведена в унтер-офицеры. Поразительно, но участвуя в сражениях, она ни разу не пролила чужую кровь.

Но вскоре ее тайна была обнаружена, благодаря усилиям ее отца и дяди. В полку её лишили оружия и свободы передвижения и отправили с сопровождением в Санкт-Петербург, где её сразу принял Александр I.

Дурова просила у императора позволения продолжить военную службу, что он ей и разрешил: он велел поступить ей в Мариупольский гусарский полк в чине подпоручика под именем Александрова Александра Александровича.

По словам Дуровой, быть гусаром для нее значило многое, и поэтому она перевелась в Литовский уланский полк.

Отечественная война
В Отечественную войну 1812 года Дурова командовала полуэскадроном.

Ее настроение в начале войны было не очень воодушевленным: «Говорят, Наполеон вступил в границы наши с многочисленным войском. Я теперь что-то стала равнодушнее; нет уже тех превыспренных мечтаний, тех вспышек, порывов. Думаю, что теперь не пойду уже с каждым эскадроном в атаку; верно, я сделалась рассудительнее; опытность взяла свою обычную дань и с моего пламенного воображения, то есть дала ему приличное направление».

Однако уже под Смоленском Дурова готова была сражаться: «Я опять слышу грозный, величественный гул пушек! Опять вижу блеск штыков! Первый год моей воинственной жизни воскресает в памяти моей!.. Нет! трус не имеет души! Иначе как мог бы он видеть, слышать все это и не пламенеть мужеством! Часа два дожидались мы приказания под стенами крепости Смоленской; наконец велено нам идти на неприятеля».

Дурова героически сражалась в Бородинском сражении: «Адский день! Я едва не оглохла от дикого, неумолкного рева обеих артиллерий… Эскадрон наш ходил несколько раз в атаку, чем я была очень недовольна: у меня нет перчаток, и руки мои так окоченели от холодного ветра, что пальцы едва сгибаются; когда мы стоим на месте, я кладу саблю в ножны и прячу руки в рукава шинели: но, когда велят идти в атаку, надобно вынуть саблю и держать ее голою рукой на ветру и холоде. Я всегда была очень чувствительна к холоду и вообще ко всякой телесной боли; теперь, перенося днем и ночью жестокость северного ветра, которому подвержена беззащитно, чувствую, что мужество мое уже не то, что было с начала кампании. Хотя нет робости в душе моей и цвет лица моего ни разу не изменялся, я покойна, но обрадовалась бы, однако ж, если бы перестали сражаться».

В этом сражении она была контужена ядром в ногу и была отправлена на лечение. Позднее Дурова служила ординарцем у Кутузова.

В мае 1813 она снова появилась в действующей армии и приняла участие в войне за освобождение Германии, отличившись при блокаде крепости Модлина и взятии города Гамбурга.

Фотография Н. А. Дуровой (около 1860—1865 г.г.)

Дурова была произведена в поручики, а в 1817 году вышла в отставку в чине штаб-ротмистра, с правом на получение пенсии. Остаток своей жизни она провела в Елабуге. Казалось бы, ее военная служба подошла к концу. Но, тем не менее, она постоянно ходила в мужском костюме, все письма подписывала фамилией Александров, сердилась, когда обращались к ней, как к женщине, и вообще отличалась, с точки зрения своего времени, большими странностями.

Умерла Надежда Андреевна 2 апреля 1866 в Елабуге Вятской губернии в возрасте 82 лет, похоронена на Троицком кладбище. При погребении ей были отданы воинские почести.

Хроника дня: Русские готовятся выступать

Генерал-квартирмейстр Главной армии К.Ф. Толь обследовал подступы к французскому авангарду и составил диспозицию боя и подготовил проводников. Русская армия готовилась выступить из Тарутинского лагеря.

Французские войска в Москве продолжали готовиться к выходу из города.

Персона: Надежда Андреевна Дурова

Надежда Андреевна Дурова (1783-1866)
Литературная деятельность «кавалерист-девицы»
Во время своей военной службы Надежда Дурова делала какие-то заметки и дневниковые записи. Считается, что именно на их основе впоследствии она создала свои «Записки». Огромную роль в известности ее творения сыграло знакомство с Александром Сергеевичем Пушкиным. Считается, что брат Надежды Василий однажды прислал Пушкину мемуары сестры и Пушкин оценил оригинальность этих записок.

В 1836 г. Дурова приехала в Петербург на встречу с великим поэтом, чтобы обсудить напечатание ее «Записок» в «Современнике». Она вспоминала об этом: «На другой день, в половине первого часа карета знаменитого поэта нашего остановилась у подъезда; я покраснела, представляя себе, как он возносится на лестницу и удивляется, не видя ей конца!.. но вот отворилась дверь в прихожую!.. я жду с любопытством и нетерпением!.. отворяется дверь и мне... но это еще пока мой Тишка; он говорит мне шопотом и вытянувшись: «Александр Сергеевич Пушкин». - Проси! - Входит Александр Сергеевич!.. К этим словам прибавить нечего. Я не буду повторять тех похвал, какими вежливый писатель и поэт осыпал слог моих «Записок»…».,/i>

Пушкин советовал дать «Запискам» самое простое название, а не называть их - «Записки Амазонки», как хотела сама Дурова. В 1836 г. «Современнике» были напечатаны её мемуары. Пушкин глубоко заинтересовался личностью Дуровой, писал о ней хвалебные, восторженные отзывы на страницах своего журнала и побуждал её к писательской деятельности. В том же году появились в 2-х частях «Записки» под заглавием «Кавалерист-Девица». Прибавление к ним вышло в 1839 г. Они имели большой успех, побудивший Дурову к сочинению повестей и романов: «Елена Т-ская красавица», «Год жизни в Петербурге, или невыгоды третьего посещения», «Граф Маврицкий», «Гудишки», «Павильон» и др.

С 1840 г. она стала печатать свои произведения в «Современнике», «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках» и др. журналах; затем они появлялись и отдельно («Гудишки», «Повести и рассказы», «Угол», «Клад»). В 1840 г. вышло собрание сочинений Дуровой в четырёх томах.

Но, безусловно, главным произведением ее жизни были «Записки кавалерист-девицы». Они рисуют образ бесстрашного, отважного воина, доблестно сражающего с врагом, претерпевающего невзгоды и лишения, но не теряющего веру в победу. Надежда Дурова увековечила свое имя этими «Записками», которые до сих пор читают с огромным удовольствием все, кто интересуется историей и литературой.

Имя: Надежда Дурова (Nadejda Durova)

Возраст: 82 года

Место рождения: Сарапул

Место смерти: Елабуга

Деятельность: первая в Русской армии женщина-офицер кавалерист

Семейное положение: была замужем

Надежда Дурова - биография

Образ девушки в гусарском мундире в легендарном фильме Эльдара Рязанова заслонил образ реальной Надежды Дуровой - отважного воина, кавалера

Многие считают прототипом Шурочки Азаровой в легендарном фильме Эльдара Рязанова "Гусарская баллада" героиню наполеоновских войн Надежду Дурову. Однако жизнь реальной кавалерист-девицы была куда сложнее.

В конце XVIII века идти под венец без благословения родителей считалось серьезным проступком. Однако любовь Надежды Александрович к бравому гусару Андрею Дурову была сильнее всех преград. Молодые рассчитывали, что рождение сына умерит родительский гнев. Увы...

Надежда Дурова - нежеланная малышка

Когда повитуха вытащила на свет черноволосое дитя, роженица замерла в ожидании. «Девка!» - баба улыбнулась и шлепнула ребенка. Новый человек вздрогнул и громким криком сообщил миру о своем появлении. Его обессиленная мать тотчас лишилась чувств.

Родившаяся дочь была нежеланной. Усугубляли неприязнь матери крикливость и своенравный характер ребенка. Все это едва не привело к трагедии. Когда полк Дурова совершал переход, его семья ехала в карете полкового обоза. Внезапно дверь кареты распахнулась, и оттуда на ходу вылетел сверток. Подъехав ближе, гусары увидели окровавленного младенца, надрывно кричащего в грязи. Оказалось, в припадке гнева мать вышвырнула ребенка из кареты. «Благодари Бога, что ты - не убийца! - проскрежетал зубами Андрей. - Дочь наша жива, я сам займусь ею».

Дальнейшим воспитанием Нади занимался денщик Дурова - солдат Астахов. «Седло было моею первою колыбелью, - писала впоследствии о своей биографии Дурова, - а лошадь, оружие и полковая музыка - первыми детскими игрушками и забавами». К пяти годам девочка уже прекрасно держалась в седле, умела стрелять из лука и махать деревянной саблей. Когда Наде исполнилось шесть лет, отец вышел в отставку, получив место городничего в Сарапуле.

С возрастом отношения матери с дочерью постепенно налаживались. Надежда Ивановна учила ее женским премудростям -шить, вязать, вести хозяйство. Однако восторга у Нади эти занятия не вызывали. Куда больше ее привлекали конные прогулки по ночам на любимом жеребце Алкиде. Тем не менее, восемнадцати лет отроду ее выдали замуж. Супругом Нади стал 25-летний чиновник Василий Чернов. В первую брачную ночь Чернов напился, схватил увесистый подсвечник и, ударив новобрачную по голове, жестоко изнасиловал.

Напрасно молодая жена, истекая кровью, молила о пощаде. Это только распаляло Чернова. Но что ей оставалось делать? С каждым днем ненависть к мужу только возрастала. Супружеская жизнь напоминала Надежде каторгу. И хотя она привыкла к ночным истязаниям мужа и даже родила от него сына Ивана, принять и смириться с супругом-насильником так и не смогла.

Когда ее познакомили с заезжим офицером казачьего полка, глаза Надежды заблестели. Опытный ловелас сразу понял, какой эффект он произвел на скромную молодую женщину. Тайные встречи закончились тем, что она бежала с любовником в его полк. А чтобы ее не бросились искать, оставила свою одежду на берегу реки. Родные пришли к выводу, что она утонула.

Надежда Дурова - в пекле жестоких боев

В казачьем полку любовник остриг Надежду под юношу и, одев в мужское платье, объявил своим денщиком. Никто и не подозревал, кем был для него этот «мальчишка». Любовная связь продолжалась шесть лет. И все же они расстались. Сама Дурова писала, что просто боялась разоблачения, ибо по истечении шести лет даже у самого юного отрока должна была появиться борода. А казак без бороды и не казак вовсе.

Как бы там ни было, но жизни вне армии она уже не представляла. Простившись с любовником, Дурова прискакала в расположение Польского уланского полка. Уланы бород не носили, что было решающим фактором в выборе. Представившись 17-летним Александром Соколовым, сыном местного помещика, Надежда упросила командира зачислить ее в полк. Просьбу удовлетворили, присвоив чин товарища - рядового дворянского происхождения.

А потом была в биографии Дуровой служба, самая настоящая, без скидок на возраст. Гутшдадт, Гейльсберг, Фридланд - в составе армии Бенигсена Надя билась на равных с французскими гренадерами и гусарами. И везде безусый юнец не выказал и тени трусости. Увидев в разгаре боя раненого офицера, под свист летящих ядер Дурова кинулась к нему, взвалила на лошадь и вывезла к своим. За этот подвиг ее представили к Георгиевскому кресту и дали звание унтер-офицера.

Неизвестно, как долго Надежда хранила бы свою тайну, если бы не бытовые трудности. Она решилась написать отцу письмо, в котором просила прощения за побег, а также денег на лошадь и шинель. Сложно описать чувства Андрея Васильевича: его дочь жива, но служит... в армии уланом. В спешке он переправил письмо брату в Петербург, а тот представил его в военную канцелярию с требованием вернуть девицу родителю.

Надежда Дурова - подпоручик Александров

Александр I не только вручил улану Георгиевский крест, но и разрешил под мужским именем продолжить службу. Император повелел перевести Дурову в Мариупольский гусарский полк и, что немаловажно, присвоил новый чин и фамилию -подпоручик Александров Александр Андреевич. «Меня назначили в эскадрон к ротмистру Подъямпольскому, прежнему сослуживцу моему в Мариупольском полку. Доброму гению моему угодно, чтобы и здесь эскадронные товарищи мои были люди образованные...» - писала в воспоминаниях о своей биографии Надежа Андреевна Дурова.

Однако уже через год подпоручику пришлось вновь просить о переводе. Дочь командира полка по уши влюбилась в него, а деликатные манеры Александрова приняла за ухаживания. В конце концов, командир стал проявлять раздражение: отчего Александров тянет со сватовством? Единственным выходом было другое место службы. На этот раз - Литовский уланский полк. Там Надежду и застала Отечественная война 1812 года.

В войну Дурова, считавшаяся уже опытным офицером, командовала полуэскадроном. Смоленск, Колоцкий монастырь и даже битва при Бородино - нигде товарищи не смогли усомниться в героизме своего безусого командира. При Бородино она была серьезно ранена осколком ядра, а по излечении служила адъютантом у самого Кутузова, который, вопреки сцене из фильма «Гусарская баллада», заранее знал, какого пола его новый ординарец.

Штабная работа все же претила авантюрному духу Надежды, и уже в 1813 году Дурова вновь махала шашкой в составе уланского полка; отличилась при блокаде крепости Модлина и взятии Гамбурга. В конце концов, отдав армии более 15 лет, Надежда уступила просьбам отца и в чине штабс-ротмистра вышла в отставку. Новым поприщем в биографии Дуровой стала литература. Младший брат Василий, знакомый с Пушкиным, однажды дал прочесть ее мемуары светилу русской поэзии. Пушкин был в восторге: это показалось ему новым и необычным явлением. При личной встрече поэт поцеловал ей руку, но Дурова, словно ошпаренная, отдернула ее: "Ах, боже мой! Я так давно отвык от этого!"

Надежда Дурова - последние годы

За пять последующих лет Дурова написала 12 книг, и все они были востребованы читателем. Остаток жизни Надежда Андреевна провела в Елабуге, где осталась верна своим привычкам - ходила в мужском платье, ездила верхом и курила трубку.

Надежда Дурова прожила долгую жизнь - 82 года. Во время похорон ей были отданы воинские почести. Несмотря на успех, мемуары не принесли ей никаких средств: она умерла в бедности.

Памятник Надежде Дуровой

Надежда Андреевна Дурова

Надежда Андреевна Дурова была одной из первых русских женщин, посвятивших себя военному делу. Несмотря на огромные трудности, которые ей пришлось преодолеть, она добилась своего и стала первой женщиной-офицером в русской армии, «кавалерист-девицей». Она по праву может считаться героем войны 1812 года: оставив свой дом, своих родных, Дурова бросилась в эту авантюру, рискуя жизнью и доблестно сражаясь с французами в 1807, в 1812, и в 1813 гг.

Гусарское воспитание
Надежда Андреевна родилась 17 сентября 1783 г. В своих «Записках» она указывала на 1789 или 1790 г., что связано с тем, что Дурова решила уменьшить свой возраст, так как казакам, где она служила, полагалось носить бороду, и ей пришлось выдать себя за 14-летнего юношу, чтобы как-то объяснить отсутствие бороды.

Родителями Дуровой были гусарский ротмистр Дуров и дочь малороссийского помещика Александровича (одного из богатейших панов Малороссии). Их брак не был одобрен родителями девушки, и она сбежала из родительского дома вместе с бравым гусаром.

Семейство Дуровых с первых дней начало вести скитальческую полковую жизнь. Мать, которая очень хотела иметь сына, возненавидела свою дочь: «Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте». Однажды когда годовалая Надежда долго плакала в карете, мать выхватила её из рук няни и выбросила в окно. Окровавленного младенца подобрали гусары.

Отец после этого отдал Надежду на воспитание гусару Астахову: «Воспитатель мой Астахов по целым дням носил меня на руках, ходил со мною в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблею, и я хлопала руками и хохотала при виде сыплющихся искр и блестящей стали; вечером он приносил меня к музыкантам, игравшим пред зарею разные штучки; я слушала и, наконец, засыпала».

В 1789 году Андрей Васильевич оставил военную службу и получил место городничего в городе Сарапуле Вятской губернии. Маленькая Надежда вновь стала воспитываться матерью. Но ее «гусарское» воспитание, боевой нрав препятствовали усвоению типично женских занятий - рукоделия, хозяйства.

Через несколько лет мать отправила ее к своим родственникам в Малороссию. Там ее пылкий нрав утих. Она все больше читала, гуляла, даже начала выходить в свет. Стала более женственной, и ее полковые причуды отошли на задний план.

Но после возвращения домой Дурова вновь вспомнила детство, и все больше времени она проводила с отцом. Он подарил ей черкесского коня Алкида, езда на котором скоро стала её любимым занятием.

В 1801 году, когда Надежде исполнилось 18 лет, она вышла замуж за судебного заседателя Василия Степановича Чернова, и через год у неё родился сын Иван. К сыну, вероятно, как и её мать к ней, Дурова не питала никаких чувств: она даже не упомянула о нем в своих «Записках». Жизнь с мужем не заладилась, в родительском доме ей тоже не сиделось на месте. И в 1806 году Надежда Дурова, переодевшись в казачий костюм, сбегает из дома. Вот, о чем она думала: «Итак, я на воле! свободна! независима! я взяла мне принадлежащее, мою свободу: свободу! драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим и наградою!»

Как Александр Васильевич Соколов стал Александром Александровичем Александровым
Только в 1807 году отец Дуровой получил от нее весточку. До этого момента он считал, что ее уже нет в живых. И новость о том, что его дочь под именем Александра Васильевича Соколова состоит в армии, шокировала его. Андрей Васильевич решил разыскать дочь. А к тому времени она уже успела принять участие во многих сражениях военной кампании 1807 года:

«Мая 22-го 1807. Гутштадт. В первый раз еще видела я сражение и была в нем. Как много пустого наговорили мне о первом сражении, о страхе, робости и, наконец, отчаянном мужестве! Какой вздор! Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а поэскадронно. Меня бранили за то, что я с каждым эскадроном ходила в атаку; но это, право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания…».

«Июнь 1807. Фридланд. В этом жестоком и неудачном сражении храброго полка нашего легло более половины! Несколько раз ходили мы в атаку, несколько раз прогоняли неприятеля и в свою очередь не один раз были прогнаны! Нас осыпали картечами, мозжили ядрами, а пронзительный свист адских пуль совсем оглушил меня! О, я их терпеть не могу! Дело другое — ядро! Оно, по крайней мере, ревет так величественно и с ним всегда короткая разделка! После нескольких часов жаркого сражения остатку полка нашего ведено несколько отступить для отдохновения. Пользуясь этим, я поехала смотреть, как действует наша артиллерия, вовсе не думая того, что мне могут сорвать голову совершенно даром. Пули осыпали меня и лошадь мою; но что значат пули при этом диком, безумолкном реве пушек».

За спасение раненого офицера в разгар одного из сражений Дурова была награждена солдатским Георгиевским крестом и произведена в унтер-офицеры. Поразительно, но участвуя в сражениях, она ни разу не пролила чужую кровь.

Но вскоре ее тайна была обнаружена, благодаря усилиям ее отца и дяди. В полку её лишили оружия и свободы передвижения и отправили с сопровождением в Санкт-Петербург, где её сразу принял Александр I.

Дурова просила у императора позволения продолжить военную службу, что он ей и разрешил: он велел поступить ей в Мариупольский гусарский полк в чине подпоручика под именем Александрова Александра Александровича.

По словам Дуровой, быть гусаром для нее значило многое, и поэтому она перевелась в Литовский уланский полк.

Отечественная война
В Отечественную войну 1812 года Дурова командовала полуэскадроном.

Ее настроение в начале войны было не очень воодушевленным: «Говорят, Наполеон вступил в границы наши с многочисленным войском. Я теперь что-то стала равнодушнее; нет уже тех превыспренных мечтаний, тех вспышек, порывов. Думаю, что теперь не пойду уже с каждым эскадроном в атаку; верно, я сделалась рассудительнее; опытность взяла свою обычную дань и с моего пламенного воображения, то есть дала ему приличное направление».

Однако уже под Смоленском Дурова готова была сражаться: «Я опять слышу грозный, величественный гул пушек! Опять вижу блеск штыков! Первый год моей воинственной жизни воскресает в памяти моей!.. Нет! трус не имеет души! Иначе как мог бы он видеть, слышать все это и не пламенеть мужеством! Часа два дожидались мы приказания под стенами крепости Смоленской; наконец велено нам идти на неприятеля».

Дурова героически сражалась в Бородинском сражении: «Адский день! Я едва не оглохла от дикого, неумолкного рева обеих артиллерий… Эскадрон наш ходил несколько раз в атаку, чем я была очень недовольна: у меня нет перчаток, и руки мои так окоченели от холодного ветра, что пальцы едва сгибаются; когда мы стоим на месте, я кладу саблю в ножны и прячу руки в рукава шинели: но, когда велят идти в атаку, надобно вынуть саблю и держать ее голою рукой на ветру и холоде. Я всегда была очень чувствительна к холоду и вообще ко всякой телесной боли; теперь, перенося днем и ночью жестокость северного ветра, которому подвержена беззащитно, чувствую, что мужество мое уже не то, что было с начала кампании. Хотя нет робости в душе моей и цвет лица моего ни разу не изменялся, я покойна, но обрадовалась бы, однако ж, если бы перестали сражаться».

В этом сражении она была контужена ядром в ногу и была отправлена на лечение. Позднее Дурова служила ординарцем у Кутузова.

В мае 1813 она снова появилась в действующей армии и приняла участие в войне за освобождение Германии, отличившись при блокаде крепости Модлина и взятии города Гамбурга.

Фотография Н. А. Дуровой (около 1860—1865 г.г.)

Дурова была произведена в поручики, а в 1817 году вышла в отставку в чине штаб-ротмистра, с правом на получение пенсии. Остаток своей жизни она провела в Елабуге. Казалось бы, ее военная служба подошла к концу. Но, тем не менее, она постоянно ходила в мужском костюме, все письма подписывала фамилией Александров, сердилась, когда обращались к ней, как к женщине, и вообще отличалась, с точки зрения своего времени, большими странностями.

Умерла Надежда Андреевна 2 апреля 1866 в Елабуге Вятской губернии в возрасте 82 лет, похоронена на Троицком кладбище. При погребении ей были отданы воинские почести.

Н.А. Дурова в форме гусара

Как Александр Пушкин раскрыл тайну Надежды Дуровой

Многие помнят задорную кавалерист-девицу из фильма «Гусарская баллада», которая участвовала в сражениях против Наполеона, скрывая ото всех свой пол. Но не многие знают, что у этой героини есть реальный прототип - Надежда Дурова, первая русская женщина-офицер и талантливая писательница XIX века. Корреспондент «Совершенно секретно» побывала в Музее-усадьбе Дуровой в городе Елабуге и узнала историю жизни этой неординарной женщины «в мужском платье», одной из основоположниц феминизма в России.

Дурова 14 лет. Литография неизвестного художника

«Cедло было колыбелью»

Детство наложило отпечаток на всю судьбу Надежды Дуровой, уверены её биографы. Надя родилась в семье военного. Отец Андрей Дуров - потомственный вятский дворянин, служил на Украине, в Полтавском легкоконном полку, ротмистром. Влюбился в дочь богатых украинских помещиков Александровичей. Как пишет сама Надежда в «Записках кавалерист-девицы», её мать, Анастасия Ивановна, была красивой, своенравной и, хотя родители противились браку с военным, да ещё и «москалём», сбежала из дома и вышла за него замуж, за что была проклята отцом. Единственной надеждой на примирение с родными было бы рождение сына, но вместо белокурого первенца на свет появилась крикливая и черноволосая девчонка. Несмотря на желанное прощение родителей, мать её невзлюбила и отдала на попечение кормилицы. С четырёхмесячного возраста в условиях полка нянькой маленькой Нади стал денщик отца Остап Астахов, который привил ей любовь к лошадям и военному делу. Он целыми днями носил девочку на руках, ходил с ней в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом. Засыпала и просыпалась девочка под звуки полкового оркестра. Так, «седло было моей первой колыбелью, а лошадь, оружие, полковая музыка - первыми детскими игрушками и забавами». В пять лет она уже прочно сидела в седле, стреляла из лука, мечтала стать воином.

Когда Наде было пять лет, в 1788 году, её отец вышел в отставку и поселился с семьёй в большом дворянском особняке в Сарапуле, уездном городке Вятской губернии, став городничим. Надя очень любила читать, в круг её чтения входили произведения русских писателей того времени - Сумарокова, Державина, Ломоносова. Владела она и французским, читала в оригинале. Отец занимался её образованием и допускал в свою большую библиотеку. При этом он поощрял и её спортивные замашки, заступался за девочку, говоря, что, если бы у него был такой сын, он стал бы надеждой и опорой в старости.

Для матери стало открытием, что Надя выросла как мальчишка: она верховодила ватагами, целыми днями пропадала на конюшне, лазала по деревьям, хорошо стреляла из лука; бегая по горнице, выкрикивала во весь голос полковые команды и просила дать ей пистолет «пощёлкать». Мать решила её непременно перевоспитать. Она заставила девочку заниматься рукоделием, вязать и вышивать бисером. Но по ночам Надя сбегала из дома через окно, выводила коня и ездила верхом: «Облюбовала в отцовской конюшне чешского жеребца Алкида, приручила его к себе, и тот уже подставлял спину юной наезднице», - пишет она в «Записках». У девочки имелся тайничок, где хранился целый арсенал оружия: стрелы, лук, саб-
ля, изломанное ружьё. «Она с малых лет ничего не боялась: ни страшных концов в сказках, ни темноты, ни пустых заброшенных домов, ни домовых, ни чертей. Её не пугала высота крыш и рассказы о русалках. Единственное, чего боялась девочка, - это гнев матери. Отношения между Надей и Анастасией Ивановной были сложными. В присутствии дочери мать часто жаловалась на тяготы женской доли, рисовала участь женщины в самом безотрадном виде, говорила о несовершенстве и слабостях женщин. И в Надиной голове постепенно созревало решение свергнуть тягостное иго и отделиться от пола, по словам матери, «находящегося под проклятием божиим», а для этого нужно было научиться «мужским» делам - стрельбе и выездке», - рассказала «Совершенно секретно» заведующая Музеем-усадьбой Надежды Дуровой Фарида Валитова.

Когда Наде было 14 лет, мать отправила её на два года к бабушке, в усадьбу Великая Круча Полтавской губернии. Здесь бабушка и тётки постарались воспитать в ней женственность, облагородить черты её характера. Надя ходила и на балы богатых помещиков, и в церковь вместе со всей семьёй. Там она познакомилась с сыном помещицы, влюбилась, молодой человек готов был сделать предложение, но мать потребовала, чтобы дочь вернулась в родительский дом: она не была довольна своей семейной жизнью и считала, что виной тому неповиновение родителям в молодости. Сама Дурова пишет, что, если бы и дальше жизнь была такой, как в Малороссии, если бы её тогда отдали замуж за любимого человека, возможно, по-другому сложилась бы её судьба: «Навек бы я распрощалась со своими воинствующими мечтами».

Однако Дурова всё же была замужем, хотя эти факты своей биографии она нигде не описала. Документальное подтверждение этому было найдено исследователями недавно: в метрических книгах Воскресенского собора города Сарапула есть запись о венчании Надежды Дуровой и Василия Степановича Чернова в 1801 году. Ей было 18 лет, ему 25, он был заседателем земского суда города Сарапула, чиновником 14-го, самого низшего класса. Через два года - запись о крещении их сына Ивана. Но её семейная жизнь не сложилась. Биографам остаётся только догадываться о причинах того, почему с ребёнком Надежда оказалась снова в доме родителей. Возможно, виной стал её свободолюбивый, решительный характер, сильная воля, которая не могла мириться с обывательской жизнью.

В то время уход от мужа уже был неординарным поступком: женщина должна была нести свой крест до конца дней, не имела возможности противиться судьбе. Жизнь в доме родителей была трудной. Мать постоянно упрекала дочь и требовала вернуться к мужу. Под таким давлением Надежда принимает решение стать воином и просто исчезает из дома, оставив ребёнка на попечение родителей. Тогда Россия ещё не вступила в войну с Наполеоном, однако он уже захватил страны Европы и подошёл к границам Российской империи. Общество было взбудоражено этими новостями, и многие молодые люди мечтали «бить Бонапарта». Женщин тогда, естественно, в армию не брали, и Надежда решает выдать себя за мужчину. Тайно отрезает косы, переодевается в мужской казачий костюм и, оставив на берегу реки своё женское платье, чтобы все подумали, что она утонула, под покровом ночи исчезает из дома, забрав коня из конюшни. Отец, конечно, не поверил в то, что дочь могла утонуть. Он даже дал объявление в газету, но поиски не увенчались успехом. Ей удалось вместе с казаками, назвавшись сыном вятского дворянина, добраться до рядов русской армии.

«Обрекла себя на одиночество»

Надежда Дурова смогла 10 лет прослужить в рядах русской армии, скрывая свой пол. Вступила в конно-польский полк под фамилией Соколов Александр Васильевич в 1806 году. Служба была сложной. Не все мужчины выдерживали, много было дезертиров. Но Надежда ничем не проявляла своей слабости, была выдержанна, смела. Никто не подозревал, что она женщина. Участвуя в Прусском походе, спасла жизнь русского офицера. За это её представили к награде. Чтобы получить награду и продвинуться по службе, нужны были документы, подтверждающие дворянство, и Надежда написала письмо отцу. Она сообщила о себе и попросила благословение на продолжение военной службы. Однако отец пришёл в ужас, представив, в каких условиях находится молодая женщина в полку. Он написал императору Александру I, сообщил координаты дочери и потребовал вернуть её домой. Царь же заинтересовался воюющей женщиной и приказал доставить к нему Соколова, сохранив его тайну.

Дурова встретилась с императором в Петербурге. Он лично наградил её серебряным Георгиевским крестом. Так она стала единственной женщиной, получившей эту награду за героизм и храбрость, проявленные во время сражений. Выслушав её просьбу остаться в армии, император определил её корнетом в престижный Мариупольский гусарский полк, где служили богатые дворяне. Он разрешил ей и дальше скрывать свой пол, повелел носить фамилию Александров, образованную от его имени, и называться Александром Андреевичем. Заметим, что это был первый прецедент в истории России: ещё со времён Петра I существовал официальный запрет на службу женщин в русской армии. Однако император взял обещание с Дуровой никогда не раскрывать своего пола, выдавать себя за мужчину до конца своей жизни, и она осталась верна этой клятве: до самой смерти проходила в мужском платье и представлялась мужским именем.

Но как же Дуровой удавалось скрывать свой пол в полковых условиях? Она пишет об этом немного. Было тяжело, приходилось часто уединяться: «Получив свободу, о которой мечтала с детства, обрекла себя на одиночество». Постоянно находиться среди однополчан Надежда не могла, они могли сказать крепкое словцо, рассказать неприличную байку. Спасала культура военного быта, существовавшая в те годы. Она хорошо описана в книге Аллы Бегуновой «Надежда Дурова». Солдаты тогда не жили в казармах, не ходили в общие бани. Во время походов ночевали в палатках, вповалку, в одежде. Но туалет, переодевание считались интимным делом каждого. Дурова вызывалась купать лошадей и уводила табун подальше к реке, где могла искупаться и сама. Когда полк квартировал в населённом пункте, каждый имел право снять квартиру, и Дурова снимала жильё в одиночку.

В фильме «Гусарская баллада», снятом по мотивам биографии Дуровой, главная героиня влюбляется и её тайна раскрывается. Но в жизни настоящей Надежды такого не было, говорят биографы. Она очень дорожила своей службой и не могла допустить какого-то кокетства, заигрывания с однополчанами. Строки из её «Записок»: «Неустрашимость есть первое и необходимое качество воина. С неустрашимостью неразлучно величие души, и при соединении этих двух великих достоинств нет места порокам или низким страстям». Когда человек смел, благороден и велик душой, ни о каких низких помыслах нет речи, считала Дурова. И при всей пикантности её биографии в свете моральных принципов современного общества, стоит сказать, что её не влекло ни к мужчинам, ни к женщинам.

Вспоминает, что однажды в неё как мужчину влюбилась дочь её командира, и, чтобы не смущать молодую девицу, она была вынуждена уехать в другой полк. Пишет, что мужчины были менее внимательны, а вот женщины, хозяйки квартир, которые она снимала, часто её разгадывали и говорили, поглядывая на неё: «Гусар-девка». И ей приходилось менять место жительства.

В 1811 году Дурова переведена в Литовский уланский полк. Там она дослужилась до звания поручика. Участвовала в Бородинской битве, во время которой получила ранение осколком ядра в ногу. Несмотря на серьёзность раны, отказалась от лазарета и осталась в строю. Десять дней, превозмогая боль, служила в главном штабе у фельдмаршала Кутузова, была его личным ординарцем, разносила по полкам распоряжения. Как предполагают биографы, Кутузов знал тайну Дуровой. Слухи о том, что на фронте воюет женщина, гуляли по всей армии, но кто именно была эта женщина - никто не знал. Так или иначе, Кутузов после окончания Бородинской битвы настоял на том, чтобы она уехала на лечение в Сарапул, к отцу.

Вернётся Дурова в армию в мае 1813 года, участвует в заграничном походе русской армии, в осаде крепости Модлин в Польше, крепости Гамбург в Германии.

В 1816 году в чине штабс-ротмистра Дурова вышла в отставку, войдя в историю России как первая русская женщина-офицер, участница двух заграничных походов русской армии, Отечественной войны 1812 года, Бородинского сражения, как ординарец Кутузова и кавалер Георгиевского креста. Сам император издал указ о назначении Александрову военной пенсии в размере тысячи рублей в год до самой смерти.

Акварельный портрет работы А.П. Брюллова 1836-1840 гг.

«Я так давно отвык от этого!»

Дуровой было всего 33 года, и она уже заслужила себе пожизненное содержание. Во время походов она вела дневники и теперь решила написать мемуары. На этом поприще ей помог Александр Пушкин. Их познакомил её брат Василий. Поэт заинтересовался историей Дуровой, и так началась их переписка. Она писала ему от мужского имени, и он обращался к ней не иначе как «Александр Андреевич». Пушкин предложил издать её рукописи: «Сейчас прочёл переписанные «Записки»: прелесть, живо, оригинально, слог прекрасный. Успех несомнителен».

Собрав свои рукописи, Надежда отправляется в Петербург. Знакомство их состоялось 7 июня 1836 года. Впоследствии Дурова описывает эту встречу: «Я написала Александру Сергеевичу коротенькую записочку, в которой уведомляла его просто, что я в Петербурге. Квартирую вот тут-то. На другой день, в половине первого часа, карета знаменитого поэта нашего остановилась у подъезда; я покраснела, представляя себе, как он возносится с лестницы на лестницу и удивляется, не видя им конца!.. Но вот отворилась дверь… Входит Александр Сергеевич!.. К этим словам прибавить нечего!..» Пушкину было трудно вести разговор с Дуровой, так как она говорила о себе в мужском роде, и, когда при прощании Александр Сергеевич поцеловал руку дамы, кавалерист-девица была очень смущена: «Ах, Боже мой! Я так давно отвык от этого!»

Во втором номере своего журнала «Современник» Пушкин опубликовал отрывок из её записок и написал предисловие, в котором раскрыл её тайну. Это стало сенсацией! Надежда Дурова возмутилась таким поступком Пушкина, но тот призвал её быть на литературном поприще такой же смелой, как и на военном. С тех пор все свои произведения Дурова подписывала двумя фамилиями: Александров (Дурова). Её произведения выходили в свет отдельными изданиями и печатались в самых популярных журналах того времени. Благословение великого поэта открыло ей путь в большую литературу. Были изданы повести и рассказы в четырёх томах, вошли они и в сборник «Сто русских литераторов». Многие знатоки литературы того времени - Белинский, Гоголь, Жуковский - высоко оценили её литературный талант.

Вокруг этого этапа жизни Дуровой существует немало легенд. Как пишет Лидия Спасская в «Памятной книжке Вятской губернии», Дурова подарила по экземпляру своих записок государю Николаю Павловичу и его супруге. За это ей назначили подарок в 1000 рублей. Существует рассказ, что императрица Александра Фёдоровна посетила выставку Академии художеств в сопровождении Дуровой и остановилась с нею перед картиной, изображавшей случай из битвы под Гудштатом: юный юнкер с большими усилиями поднимает раненого офицера и сажает его на своего коня… Государыня спросила Надежду Андреевну, не знаком ли ей этот эпизод? Потрясённая воспоминаниями, та со слезами упала к ногам царицы. Государыня подняла её: «Вы не должны кланяться, а вам за ваши подвиги многие должны низко поклониться. Картине этой приличнее быть у вас, почему государь и я желаем, чтобы вы её получили от нас на память вашего теперешнего посещения Петербурга».

Такие успехи Надежды Андреевны обратили на неё внимание светского общества. Дурову приглашали на вечера, и она являлась туда неизменно в мужском платье и вела себя как мужчина. Как пишет в своих воспоминаниях об этом периоде жизни Дуровой Михаил Ребелинский, «она была здорова, весела, не отказывалась ни от каких общественных удовольствий и на вечерах, как говорится, плясала до упаду. В манерах её проглядывало ухарство - принадлежность всех кавалеристов того времени. В отставном гусарском мундире или в чёрном фраке она страшно стучала каблуками в мазурке, становилась на колени, одним словом, выделывала всякие штуки во вкусе того времени со всеми ухватками истинного гусара. <…> Александров всегда был в мужском костюме с двумя крестами в петлице и никогда не говорил про себя иначе, как в мужском роде, и ясно показывал, что терпеть не может дамского общества».

Но постепенно интерес к Дуровой падкого на сенсации общества угас, и спустя 5 лет пребывания в высшем свете Дурова решила поселиться уединённо. Она переехала в Елабугу, где какое-то время назад служил городничим её брат. Этот старинный городок в те годы относился к Вятской губернии, сейчас это часть Татарстана.

Фотография Н.А. Дуровой (первая половина 1860-х годов)

«Мотив чистый и долгосрочный»

На деньги от литературных гонораров Дурова купила в Елабуге небольшой деревянный дом на каменном подклете. Дом был небогатым - в таких селились мещане, ремесленники. Здесь она прожила последние 30 лет своей жизни в полном одиночестве. «В 1841 году я сказала вечное прости Петербургу и с того времени живу безвыездно в своей пещере Елабуге», - запишет она. Городок нравился ей спокойным укладом провинциальной и в то же время более прогрессивной, чем в других отдалённых от столицы городах, жизни. Елабуга была культурным центром Вятской губернии, застроенная купеческими домами, множеством учебных и благотворительных заведений, церквями и соборами. И жители города относились лояльно к неординарности её личности, ведь она, верная слову, данному императору, до смерти ходила в мужском платье, курила трубку, называла себя господином Александровым, требовала обращения к себе как к мужчине. В Сарапуле, например, где располагалось родительское имение, Дурова жить не смогла: каждый день поутру к воротам её дома стекалась любопытная толпа в надежде увидеть женщину в мужском платье.

В Елабуге Дурова подружилась с отцом будущего художника, Иваном Шишкиным, часто бывала у них в гостях, танцевала на балах с девушками. Дом Шишкиных выделялся своеобразием в отличие от многих купеческих семей Елабуги. Здесь встречались люди различных интересов и взглядов. Среди гостей бывали богатые и образованные купцы, известные промышленники, художники. Здесь её понимали и уважали.

Алтайский писатель Иван Кудинов, бывавший у Шишкиных, так описал её в своей повести: «…что это за старуха, так нелепо и странно одетая - в истёртом до блеска высоком цилиндре, давно уже вышедшем из моды, в сюртуке и непомерно широких брюках, вправленных в какие-то совершенно немыслимые опорки. Лицо её крохотное, ссохшееся, как старый гриб, землистое, и только глаза живые и острые, со светлым зрачком, были удивительно чисты, смотрели насмешливо и умно… Старуху звали Надежда Андреевна Дурова, но сама она давно отвыкла от этого имени и называла себя просто - Александров. В ту пору ей доходил восьмой десяток, но память её была светла, и она помнила всю свою жизнь до мельчайших подробностей…»

Добрым другом Дуровой был и городничий Иосиф Ерлич. Участие в заграничных походах и в войне 1812 года давало богатую почву для их бесед, сближало их. Жители, зная об этой дружбе, шли к ней со своими проблемами. И она писала ему остроумные записочки - кому просила дрова, кому место под строительство. Например: «Вот эта бабочка просит и плачет, что будто бы ея мужу подкинули шлею какую-то. Будьте к ней милостивы». Иногда так надоедала городничему своими просьбами, что тот при встрече говорил ей: «Здравствуйте, глубокоуважаемая Надежда Андреевна». Она обижалась и на некоторое время оставляла его в покое. Но при следующей встрече он извинялся: «Простите меня, в прошлый раз я принял вас за одну свою знакомую».

Первый этаж елабужского дома был нежилым, там обитали многочисленные кошки и собаки, которым она давала у себя приют. Был у неё только один слуга - отставной служака-ветеран Степан. Жила Дурова тихо и по-военному просто. Вставала рано и сразу отправлялась на конную прогулку. В преклонном возрасте, опираясь на тросточку, ходила пешком до Городища. Потом пила чай, читала или вышивала бисером. Дружила она со священником Никольской церкви Спасским. На воскресную службу ходила в Спасский собор. Но шумных собраний и сборищ избегала. Помимо тысячи рублей за службу, получала ежегодно 240 рублей от петербургского Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным. Все свои деньги она «проживала», после её смерти в доме нашли 1 серебряный рубль. Свои рукописи, письма Пушкина она раздарила.

Дожила Дурова до 83 лет, похоронена на Троицком кладбище с военными почестями. Она просила, чтобы её хоронили в мужском платье, но священник на это не пошёл. В 1901 году драгуны Литовского полка - потомки однополчан Дуровой установили ей могильный памятник из зелёного гранита. Место захоронения находится рядом со старым высоким тополем, у ограды кладбища высится памятник Дуровой-наезднице.

Потомки Дуровой по линии брата Василия сегодня живут во Франции. Своего сына Ивана, оставленного трёхлетним у родителей, она, по разрешению императора, устроила в закрытое военное учебное заведение в Петербурге - Императорский военный сиротский дом. Её сын получил столичное образование и воспитание, но с матерью не общался, только раз попросил в письме дать благословение на брак.

Бюст Надежды Дуровой в доме-музее

Музей-усадьба Надежды Дуровой открылся в 1993 году в Елабуге, в сохранившемся до наших дней аутентичном доме, в историческом центре городка, на улице Московской. Этот дом - памятник истории и культуры федерального значения. Ежегодно музей посещают более 10 тысяч туристов из разных городов России и зарубежья.

Фарида Валитова, бессменный директор музея, рассказала «Совершенно секретно», что чаще всего в музей приходят с негативным настроем, воспринимая Дурову с позиции нашего времени: «Как она могла оставить мужа и сына? К мужикам потянуло?» Но к концу экскурсии мнение посетителей меняется. «Это были первые зачатки феминизма. Мать всегда ей говорила, что женщина - существо безвольное, ничтожное, рождено для того, чтобы быть рабой своего мужа, и не может в этой жизни ничего. Тогда женщина в России имела три ипостаси: дочь, жена или вдова. И Дурова пишет, что мужчиной стала не из прихоти или презрения к женскому полу, а чтобы показать, что женщина может многое», - говорит Валитова. Надо понимать, отмечает она, что судьба Дуровой была уникальна для своего времени. Сегодня многие женщины делают карьеру, сами воспитывают детей, устраивают их в престижные заведения. Но тогда это был единичный случай: «В австрийской, французской, итальянской и прусской армиях были герои-женщины, которые, переодевшись в мужские платья, служили. Но у них это случалось ненадолго: кто-то шёл за своим любимым, кто-то - чтобы быть рядом с мужем. У Дуровой был мотив чистый и долгосрочный».

Дом-музей Надежды Дуровой