Оценил книгу

Проблема свободы в себе лишена смысла. Ибо она на свой особый лад связана с проблемой Бога. Чтобы выяснить, свободен ли человек, необходимо выяснить предварительно, может ли над ним быть хозяин. Особая абсурдность этой проблемы имеет своей причиной то обстоятельство, что само понятие, делающее возможной проблему свободы, вместе с тем лишает ее всякого смысла. Ибо перед лицом Бога существует не столько проблема свободы, сколько проблема зла. Известна альтернатива: либо мы не свободны и всемогущий Бог несет ответственность за зло, либо мы свободны и несем ответственность сами, а Бог не всемогущ. И все ухищрения философских школ ничуть не прибавили и не убавили разительности этому парадоксу.

Невозможно понять всю отчужденность, содержательность и современную актуальность экзистенциализма так и не прочитав "Миф о Сизифе" в сочетании с философской публицистикой Альбера Камю, которая представлена в упомянутом сборнике, и пьеса "Калигула", в которой мы на практике становимся свидетелями всех тех идей и концепций экзистенциализма в понимании Альбера Камю. "Посторонний" здесь является красивой преамбулой. Но она была мною прочитана ранее, с этой истории и началась моя любовь ко всему его творчеству. Здесь же мы вкратце поговорим о теории "Мифа о Сизифе" и о практике "Калигулы" в изложении Камю. Хронологически данный сборник составлен отнюдь неслучайно.

Камю подробным образом рассказывает свою теорию "философского самоубийства". Нащупывает ту тонкую грань между иррациональностью и абсурдизмом, в которой понятие свободы абсолютно бессмысленно, и лишь бунтарские поступки отдельно взятого человека, доказывающие, что мы имеем дело с тем самым абсурдом лишь подтверждают всю эту теорию. Насколько я это вижу атеизм в этом смысле тоже религия. Просто, например, Иван Карамазов хочет сам стать на место Бога, получить собственную и безграничную свободу, выйти за границы дозволенного самим человеком, это приводит к абсурду, все собственные же границы им же нарушены. В итоге мы имеем абсурд и сумасшествие.
Другие примеры, рассмотренные Камю не менее примечательны. Любвеобильность Дон Жуана, и мертвый образ Командора, который прислан наказать вышедшего за пределы дозволенного Дон Жуана. И театральность происходящего - сравнительный анализ Камю людей, всю свою жизнь играющих чужие жизни Шекспира. Тем самым другим уже способом превзойти и пренебречь собственные границы, ограниченной жизни.
Человек изначально ставящий определенную цель в жизни, которая должна привести его к конечному счастью в конечном итоге сталкивается с обыденностью, которая и олицетворяет всеобщий абсурд на протяжении всей своей жизни. И именно на данном жизненном этапе, когда любимое дело становится самоцелью и не приносит обещанного и запланированного счастья и удовольствия наступает отрицание экзистенциализма, и бесславные попытки принятие абсолютного несовершенства данного абсурдного мира. Как Сизифу научиться получить удовольствие от того, что камень, который он все время тащит в гору постоянно тянет его за собой вниз? Ответ можно попытаться найти в подобных, довольно безрадостных рассуждениях.

Или вот другой пример, тирания Калигулы. Была ли она тиранией? И почему вид любой тирании абсолютно бессмыслен. Как человек мечтая о недостижимом дошел до подобного сумасшествия, убивая свой собственный народ, доказывая Всевышнему, что все умирают, а он еще жив. Как он якобы встает на его место, и заставляет всех и вся жить одной искусственной целью - во благо его желаний и удовольствий. Он живет злобой и ненавистью. Но как мы видим путь этот заведет героя трагедии в заведомо обреченный жизнью тупик. Но просто так до самого конца он сдаваться отнюдь не намерен. Даже когда тот самый бунт его убивает. Он кричит в злобе своим же убийцам я еще жив! , хотя уже понимает, что всё что происходило в период его правления - сплошная агония. Он не позволял любить себя. До конца дней его это страшно пугало.

Здесь можно спорить, долго анализировать и обсуждать бессмертные мысли Альбера Камю. Но лучше сразу обратиться к цитатам. Если Вы уже любите его творчество - этот сборник обязательно должен быть прочитан и не раз! В нем заключена вся его философия.

Разум - это инструмент мысли, а не сама мысль. В первую очередь мысль человека - это его ностальгия.

Тема иррационального, как она понимается экзистенциалистами, - это разум, который приходит в замешательство и упраздняет себя в самоотрицании. Абсурд же - это ясный разум, осознающих свои пределы.

Коллекционировать - это быть способным жить своим прошлым. Он же отвергает сожаления как другой вид все той же надежды.

Человек является в большей степени благодаря тому, о чем он умалчивает, чем тому, что он высказывает.

Рано или поздно приходит время, когда надо выбирать между созерцанием и действием. Это и называется стать мужчиной.

Искусство, и ничего, кроме искусства, - говорит Ницше. - Искусство дано нам, чтобы мы не умерли от правды.

Здесь стоит поразмыслить: ведь это объясняет и появление худших романов. Почти все люди считают себя способными мыслить и в известной мере действительно мыслят, хорошо или плохо. Напротив, очень немногие могут представить себя поэтами и мастерами слова. Но с того момента, как мысль сделалась важнее стиля, роман подвергся нашествию толпы.

Это не такое уж большое зло, как о том говорят. Лучшие вынуждены предъявлять к себе строгие требования. Что же касается тех, кто этих требований не выдерживает, они не заслуживают выживания.

Творчество - самая результативная школа терпения и ясности. Оно является к тому же потрясающим свидетельством единственного достоинства человека - его упрямого бунта против своего удела, постоянства в усилиях, полагаемых бесплодными. Творчество требует повседневного труда, самообладания, точной оценки пределов истинного, меры и силы. Оно представляет собой аскезу. И все это "ни для чего" , чтобы повторяться и топтаться на месте.

Не удивляйся. Я не люблю литераторов и не выношу их вранья. Они говорят, чтобы не слышать себя. Если бы они слышали, то поняли бы, какие они ничтожества, и замолчали.

Во всяком случае, приходится признать, что этот человек оказывает несомненное воздействие на других. Он заставляет думать. Неуверенность - вот что побуждает к размышлениям. И вот почему у стольких людей он вызывает ненависть.

1. Оценил книгу

   Есть книги, после прочтения которых остаётся лёгкость на душе. Читая их, отдыхаешь, ни о чем не думаешь. А есть такие, которые глубокомысленны и поучительны. Их прочитаешь-и анализируешь, делаешь выводы, думаешь, думаешь, думаешь. Это про книги Камю.

   Больше всего мне понравился "Посторонний". Когда начинаешь читать, появляется странное чувство... Какой-то мужчина просто перечисляет то, что он сделал за день, всякие бытовые, обычные вещи. Он видит мир просто, адекватно, говорит и делает, что хочет. Вот такой он "простой", чем и не похож на других. В этом обществе судят за все, и в первую очередь за непохожесть на толпу. Интереснейшая и небольшая история, которая точно заставит задуматься! 10/10

   "Калигула" - пьеса о безумном правителе Рима, который решил, что он свободен во всем. Убивал всех подряд, утверждая, что уже будучи его подданным -ты покойник; хотел себе Луну, просто потому что это невозможно... Просто нереальную чушь он нес. Я не совсем поняла, что хочет донести автор этой пьесой, скорее, что расплата неизбежна. Но читалось очень легко, половину пьесы разобрала на цитаты! Вопросы остались, но, в целом, понравилось. 10/10

   И, "Миф о Сизифе", мне понравился меньше всего. Обычно, Камю художественный тест наполняет философским содержанием, но тут была одна философия. Было нудновато, множество повторений одного и того же и слишком сложно. О смерти, о самоубийстве, об абсурде. Мне такое не по душе, но смысл в его словах есть. 5/10

2. Вообще, персонаж и история странны и неоднозначны. С одной стороны, его рассуждения можно попытаться понять, иногда с чем-то даже согласиться, но все равно - он остается посторонним, инакомыслящим, неправильным. Вот только заслуживает ли он за это вынесенный ему приговор?..

   "Миф о Сизифе" оказался нудным нехудожественным рассуждением об абсурде и самоубийствах. Я честно пыталась читать и вникать в прочитанное, но затея провалилась, уж больно скучно и заумно. То есть, это было бы интересно, но вникать почему-то не хотелось. Не та тема, в которую интересно вникать.

   Пьесы я совсем не люблю, но коли уж скипнула тягомотное эссе, пришлось прочитать хотя бы "Калигулу" , а то совсем перед автором было бы неудобно. Как исторического тирана я его не особо знаю, поэтому сравнивать было не с чем, а аннотация сказала, что автор представляет нам героя с точки зрения как раз-таки чуть ли не Сизифа - делающего что-то абсурдное, на что он положил всю свою жизнь. Увы, тоже не впечатлило.

   В целом, знакомство с автором состоялось, продолжения точно не воспоследует, ибо не мое, по крайней мере, не сейчас. Хочется радостей жизни и веселья, а не стонов о смерти и тщетности бытия. Да, пишет он интересно и в своей неплохой манере, но не зашло.

Наверное, многим известно крылатое выражение «Сизифов труд», и многие сами употребляют его в своей речи, говоря о бесцельной, бесполезной работе, которая никогда не заканчивается. Но кто же такой этот несчастный Сизиф, получивший столь тяжкого наказание? И всем ли известна легенда о нем?

Некогда бог ветров Эол влюбился в смертную женщину, чтобы было в порядке вещей в Древней Греции, и прижил с ней сына, названного Сизифом. Он рос хитрым и лукавым мальчиком, но став мужчиной сумел благодаря этим качествам стать успешным и богатым. Благодаря своим несметным сокровищам он построил город, названный Эфирой (позже его переименовали в Коринф) и жил припеваючи в роскошных палатах, поражающих воображение великолепием.

Конечно, у него было много завистников, но многие восхищались его ловкостью и изворотливостью. Когда его земное время подошло к концу и явился за его душой бледный Танат – посланник смерти, владыка Коринфа сумел и его обвести вокруг пальца и заковать ангела в оковы в своем подземелье.

И в тот же миг перестали покидать этот солнечный мир люди, не было больше пышных похоронных процессий, не курились жертвенники, не получали олимпийцы своих даров. Встревожился Зевс и послал на землю к людям посланца – жестокого своего сына – бога войны Ареса.

Кровавый Арес сумел обнаружить Таната и вызволить его, а тот, конечно, в то же мгновение забрал душу хитроумного Сизифа и увлек ее в мрачное царство мертвых, откуда нет возврата простым смертным.

Но ловкий Сизиф и тут успел шепнуть своей верной супруге, чтобы не хоронила его и не приносила в храмы жертв, а ожидала его знака. Послушная женщина сделала все, как велел ее царственный супруг.

И мрачный Аид, и прелестная Персефона, и верховный владыка Зевс долго ожидали даров и жертв из Коринфа, но ничего им не приносили. Тогда ловкий Сизиф обратился к самому Аиду, брату Громовержца, владыке умерших душ и сказал:

«Дай мне возможность, великий Аид, только на денек вернуться на землю в Эфиру к моей жене, я прикажу ей похоронить меня с великими почестями и принести самые богатые жертвы и дары всем богам, а особенно тебе, ведь именно ты – величайший из всех олимпийцев, хотя и не поднимаешься на вершины Олимпа. Я велю своей покорной жене принести такие жертвы, что все побледнеют от зависти и злобы, видя, как смертные поклоняются перед царем мертвых».

Эти льстивые речи не смогли не тронуть сердце Аида, который всегда соперничал со своим братом Зевсом и он отпустил Сизифа, единственного из всех смертных, обратно на землю.

Вернувшись в свой блистающий роскошью дворец, Сизиф и не подумал о том, чтобы поскорее вернуться обратно в мрачный Аид. Он стал жить, как жил раньше в веселье и праздности, не думая о смерти, но чрезвычайно гордясь тем, что сумел обмануть даже бога.

Долго ожидал Аид подарков и жертв, но так ничего и не дождался. Обратился он тогда к Зевсу за помощью. Вновь был послан Танат, что так ненавистен всем живущим на Земле и даже богам, за душой лукавого Сизифа. Прилетел ангел смерти в Эфиру и увидел веселого обманщика возлежащим за пиршественным столом в обществе друзей и красивых женщин. Выхватил Танат его душу и низверг в подземный мир теней, теперь уже навечно.

Долго думали и совещались боги, как наказать единственного смертного, сумевшего обвести вокруг пальца и ангела, и бога, и наконец, придумали страшную кару. Должен Сизиф день за днем, год за годом, век за веком, вкатывать на высочайшую гору громадный камень. Когда камень окажется на вершине скалы, наказание его будет окончено, и сможет он успокоиться.

И катит несчастный, изнемогая от непосильной ноши, огромный обломок скалы, надеясь на скорое избавление от тяжких трудов, но когда цель уже близка и остается лишь два-три шага до вершины, скатывается камень вниз и вновь приходится Сизифу спускаться за своей ношей и вновь катить ее на вершину. И бесконечен его путь, и бесцельна его работа, и некого больше обманывать ему, чтобы облегчить свою долю.

Может быть, и теплится в сердце несчастного надежда, но знает он теперь, что месть богов жестока и беспощадна, и нет ему прощения, и нет избавления от ноши, и нет результата его трудов. Так и будет вечно Сизиф катить свой камень, так и каждый из нас несет свою ношу, тяжелую и скорбную, если она не радует душу, но легкую и приятную, если мы видим в ней не долг, а призвание.

Камю Альбер

Миф о Сизифе

Миф о Сизифе. Эссе об абсурде.

АБСУРДНОЕ РАССУЖДЕНИЕ

Душа, не стремись к вечной жизни, Но постарайся исчерпать то, что возможно.

Пиндар. Пифийские песни (III, 62-63)

На нижеследующих страницах речь пойдет о чувстве абсурда, обнаруживаемом в наш век повсюду,- о чувстве, а не о философии абсурда, собственно говоря, нашему времени неизвестной. Элементарная честность требует с самого начала признать, чем эти страницы обязаны некоторым современным мыслителям. Нет смысла скрывать, что я буду их цитировать и обсуждать на протяжении всей этой работы.

Стоит в то же время отметить, что абсурд, который до сих пор принимали за вывод, берется здесь в качестве исходного пункта. В этом смысле мои размышления предварительны: нельзя сказать, к какой позиции они приведут. Здесь вы найдете только чистое описание болезни духа, к которому пока не примешаны ни метафизика, ни вера. Таковы пределы книги, такова ее единственная предвзятость.

Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема - проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить,значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное - имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего нужно дать ответ. И если верно, как того хотел Ницше, что заслуживающий уважения философ должен служить примером, то понятна и значимость ответа - за ним последуют определенные действия. Эту очевидность чует сердце, но в нее необходимо вникнуть, чтобы сделать ясной для ума.

Как определить большую неотложность одного вопроса в сравнении с другим? Судить должно по действиям, которые следуют за решением. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь умирал за онтологический аргумент. Галилей отдавал должное научной истине, но с необычайной легкостью от нее отрекся, как только она стала опасной для его жизни. В каком-то смысле он был прав. Такая истина не стоила костра. Земля ли вертится вокруг Солнца, Солнце ли вокруг Земли - не все ли равно? Словом, вопрос это пустой. И в то же время я вижу, как умирает множество людей, ибо, по их мнению, жизнь не стоит того, чтобы ее прожить. Мне известны и те, кто, как ни странно, готовы покончить с собой ради идей или иллюзий, служащих основанием их жизни (то, что называется причиной жизни, оказывается одновременно и превосходной причиной смерти). Поэтому вопрос о смысле жизни я считаю самым неотложным из всех вопросов. Как на него ответить? По-видимому, имеются всего два метода осмысления всех существенных проблем - а таковыми я считаю лишь те, которые грозят смертью или удесятеряют страстное желание жить,- это методы Ла Палисса и Дон Кихота. Только в том случае, когда очевидность и восторг уравновешивают друг друга, мы получаем доступ и к эмоциям, и к ясности. При рассмотрении столь скромного и в то же время столь заряженного патетикой предмета классическая диалектическая ученость должна уступить место более непритязательной установке ума, опирающейся как на здравый смысл, так и на симпатию.

Самоубийство всегда рассматривалось исключительно в качестве социального феномена. Мы же, напротив, с самого начала ставим вопрос о связи самоубийства с мышлением индивида. Самоубийство подготавливается в безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков. Сам человек ничего о нем не знает, но в один прекрасный день стреляется или топится. Об одном самоубийце-домоправителе мне говорили, что он сильно изменился, потеряв пять лет назад дочь, что эта история его " подточила" . Трудно найти более точное слово. Стоит мышлению начаться, и оно уже подтачивает. Поначалу роль общества здесь не велика. Червь сидит в сердце человека, там его и нужно искать. Необходимо понять ту смертельную игру, которая ведет от ясности в отношении собственного существования к бегству с этого света.

Причин для самоубийства много, и самые очевидные из них, как правило, не самые действенные. Самоубийство редко бывает результатом рефлексии (такая гипотеза, впрочем, не исключается). Развязка наступает почти всегда безотчетно. Газеты сообщают об " интимных горестях" или о " неизлечимой болезни" . Такие объяснения вполне приемлемы. Но стоило бы выяснить, не был ли в тот день равнодушен друг отчаявшегося - тогда виновен именно он. Ибо и этой малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу.

Воспользуемся случаем, чтобы отметить относительность рассуждений, про водимых и этом эссе: самоубийство может быть связано с куда более уважительными причинами. Примером могут служить политические самоубийства, которые совершались " из протеста" во время китайской революции.

Но если трудно с точностью зафиксировать мгновение, неуловимое движение, при котором избирается смертный жребий, то намного легче сделать выводы из самого деяния. В известном смысле, совсем как в мелодраме, самоубийство равносильно признанию. Покончить с собой значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной. Не будем, однако, проводить далеких аналогии, вернемся к обыденному языку. Признается попросту, что "жить не стоит". Естественно, жить всегда нелегко. Мы продолжаем совершать требуемые от нас действия но самым разным причинам, прежде всего и силу привычки. Добровольная смерть предполагает, пусть инстинктивное, признание ничтожности этой привычки, осознание отсутствия какой бы то ни было причины для продолжения жизни, понимание бессмысленности повседневной суеты, бесполезности страдания.

Каково же это смутное чувство, лишающее ум необходимых для жизни грез? Мир, который поддается объяснению, пусть самому дурному, - этот мир нам знаком. По если вселенная внезапно лишается как иллюзий, так и познаний, человек становится в ней посторонним. Человек изгнан навек, ибо лишен и памяти об утраченном отечестве, и надежды на землю обетованную. Собственно говоря, чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью, актером и декорациями. Все когда-либо помышлявшие о самоубийстве люди сразу признают наличие прямой связи между этим чувством и тягой к небытию.

Предметом моего эссе является как раз эта связь между абсурдом и самоубийством, выяснение того, в какой мере самоубийство есть исход абсурда. В принципе для человека, который не жульничает с самим собой, действия регулируются тем, что он считает истинным. В таком случае вера в абсурдность существования должна быть руководством к действию. Правомерен вопрос, поставленный ясно и без ложного пафоса: не следует ли за подобным заключением быстрейший выход из этого смутного состояния? Разумеется, речь идет о людях, способных жить в согласии с собой.

В такой ясной постановке проблема кажется простой и вместе с тем неразрешимой. Ошибочно было бы полагать, будто простые вопросы вызывают столь же простые ответы, а одна очевидность с легкостью влечет за собой другую. Если подойти к проблеме с другой стороны, независимо от того, совершают люди самоубийство или нет, кажется априорно ясным, что может быть всего лишь два философских решения: "да" и "нет". Но это слишком уж просто. Есть еще и те, кто непрестанно вопрошает, не приходя к однозначному решению. Я далек от иронии: речь идет о большинстве. Понятно также, что многие, отвечающие "нет", действуют так, словно сказали "да". Если принять ницшеанский критерий, они так или иначе говорят "да". И наоборот, самоубийцы часто уверены в том, что жизнь имеет смысл. Мы постоянно сталкиваемся с подобными противоречиями. Можно даже сказать, что противоречия особенно остры как раз в тот момент, когда столь желанна логика. Часто сравнивают философские теории с поведением тех, кто их исповедует. Посреди мыслителей, отказывавших жизни в смысле, никто, кроме рожденного литературой Кириллова, возникшего из легенды Перегрина (1) и проверявшего гипотезу Жюля Лекье, не находился в таком согласии с собственной логикой, чтобы отказаться и от самой жизни. Шутя, часто ссылаются на Шопенгауэра, прославлявшего самоубийство за пышной трапезой. Но здесь не до шуток. Не так уж важно, что трагедия не принимается всерьез; подобная несерьезность в конце концов выносит приговор самому человеку.

Итак, стоит ли полагать, столкнувшись с этими противоречиями и этой темнотой, будто нет никакой связи между возможным мнением о жизни и деянием, совершаемым, чтобы ее покинуть? Не будем преувеличивать. В привязанности человека к миру есть нечто более сильное, чем все беды мира. Тело принимает участие в решении ничуть не меньше ума, и оно отступает перед небытием. Мы привыкаем жить задолго до того, как привыкаем мыслить. Тело сохраняет это опережение в беге дней, понемногу приближающем наш смертный час. Наконец, суть противоречия заключается в том, что я назвал бы "уклонением", которое одновременно и больше, и меньше "развлечения" Паскаля. Уклонение от смерти - третья тема моего эссе -- это надежда. Надежда на жизнь иную, которую требуется "заслужить", либо уловки тех, кто живет не для самой жизни, а ради какой-нибудь великой идеи, превосходящей и возвышающей жизнь, наделяющей ее смыслом и предающей ее.

Подъём, трамваи, … работа, ужин, сон; понедельник, вторник, среда… всё в том же ритме… Но однажды встаёт вопрос «зачем?». Всё начинается с этой окрашенной недоумением скуки.

— так Альбер Камю в 40-х гг. прошлого века приступил к описанию абсурда бытия, подхватив идеи набирающего силу .

Как мы помним, предпосылкой развития таких философских направлений, как экзистенциализм и (позднее) абсурдизм, стал целый ряд взаимосвязанных причин, в числе которых провозглашённая Фридрихом Ницше в конце XIX века «смерть бога», череда пустопорожних кровопролитных войн XX столетия, подтвердившая для большинства отсутсвие этого бога и обнажившая бездну бессмысленности человеческого существования, и, конечно, ставшее очевидным абсолютное одиночество человека в равнодушном мире.

«Стоит ли жизнь труда быть прожитой?» — закономерный вопрос, который возникал почти у каждого свидетеля безумного века. Именно с этого вопроса начинает Альбер Камю своё программное эссе «Миф о Сизифе», ставшее своеобразным манифестом философии абсурдизма. Публикуем одноимённую главу из работы Камю, в которой писатель ёмко и достаточно безапелляционно отвечает на этот вопрос и рассказывает, кто он, герой, способный жить в бессмысленном мире, этот человек абсурда.

Миф о Сизифе

Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд.

Если верить Гомеру, Сизиф был мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных. Правда, согласно другому источнику, он промышлял разбоем. Я не вижу здесь противоречия. Имеются различные мнения о том, как он стал вечным тружеником ада. Его упрекали прежде всего за легкомысленное отношение к богам. Он разглашал их секреты. Эгина, дочь Асопа, была похищена Юпитером. Отец удивился этому исчезновению и пожаловался Сизифу. Тот, зная о похищении, предложил Асопу помощь, при условии, что Асоп даст воду цитадели Коринфа. Небесным молниям он предпочел благословение земных вод. Наказанием за это стали адские муки. Гомер рассказывает также, что Сизиф заковал в кандалы Смерть. Плутон не мог вынести зрелища своего опустевшего и затихшего царства. Он послал бога войны, который вызволил Смерть из рук ее победителя.

Говорят также, что, умирая, Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть облик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и море, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил в ад, где его уже поджидал камень.

Уже из этого понятно, что Сизиф – абсурдный герой. Таков он и в своих страстях, и в страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений – он вынужден бесцельно напрягать силы. Такова цена земных страстей. Нам неизвестны подробности пребывания Сизифа в преисподней. Мифы созданы для того, чтобы привлекать наше воображение. Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, прижатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, отступающую ногу, вновь и вновь поднимающие камень руки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий, в пространстве без неба, во времени без начала и конца, цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз.

Сизиф интересует меня во время этой паузы. Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца. В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он тверже своего камня.

Этот миф трагичен, поскольку его герой наделен сознанием. О какой каре могла бы идти речь, если бы на каждом шагу его поддерживала надежда на успех? Сегодняшний рабочий живет так всю свою жизнь, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание. Сизиф, пролетарий богов, бессильный и бунтующий, знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает во время спуска. Ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение.

Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. Я вновь представляю себе Сизифа, спускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когда память наполняется земными образами, когда непереносимым становится желание счастья, бывает, что к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело нести безмерную ношу скорби. Таковы наши ночи в Гефсиманском саду. Но сокрушающие нас истины отступают, как только мы распознаем их. Так Эдип сначала подчинялся судьбе, не зная о ней. Трагедия начинается вместе с познанием. Но в то же мгновение слепой и отчаявшийся Эдип сознает, что единственной связью с миром остается для него нежная девичья рука. Тогда-то и раздается его высокомерная речь: «Несмотря на все невзгоды, преклонный возраст и величие души заставляют меня сказать, что все хорошо». Эдип у Софокла, подобно Кириллову у Достоевского, дает нам формулу абсурдной победы. Античная мудрость соединяется с современным героизмом.

Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение написать нечто вроде учебника счастья. «Как, следуя по столь узкому пути?..» Но мир всего лишь один, счастье и абсурд являются порождениями одной и той же земли. Они неразделимы. Было бы ошибкой утверждать, что счастье рождается непременно из открытия абсурда. Может случиться, что чувство абсурда рождается из счастья. «Я думаю, что все хорошо», — говорит Эдип, и эти слова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они учат, что это не все, еще не все исчерпано. Они изгоняют из этого мира бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей.

В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень – его достояние. Точно так же абсурдный человек, глядя на свои муки, заставляет умолкнуть идолов. В неожиданно притихшей вселенной слышен шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зов всех образов мира – такова изнанка и такова цена победы. Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь. Абсурдный человек говорит “да” – и его усилиям более нет конца. Если и есть личная судьба, то это отнюдь не предопределение свыше, либо, в крайнем случае, предопределение сводится к тому, как о нем судит сам человек: оно фатально и достойно презрения. В остальном он сознает себя властелином своих дней. В неумолимое мгновение, когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь, Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень.

Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым.

1942 г.

Обложка: Франц фон Штук, «Сизиф», 1920.

Камю Альбер

Миф о Сизифе

Миф о Сизифе. Эссе об абсурде.

Абсурдное рассуждение

Абсурд и самоубийство

Абсурдные стены

Философское самоубийство

Абсурдная свобода

Абсурдный человек

Донжуанство

Завоевание

Абсурдное творчество

Философия и роман

Кириллов

Творчество без расчета на будущее

Миф и Сизифе

АБСУРДНОЕ РАССУЖДЕНИЕ

Душа, не стремись к вечной жизни, Но постарайся исчерпать то, что возможно.

Пиндар. Пифийские песни (III, 62-63)

На нижеследующих страницах речь пойдет о чувстве абсурда, обнаруживаемом в наш век повсюду,- о чувстве, а не о философии абсурда, собственно говоря, нашему времени неизвестной. Элементарная честность требует с самого начала признать, чем эти страницы обязаны некоторым современным мыслителям. Нет смысла скрывать, что я буду их цитировать и обсуждать на протяжении всей этой работы.

Стоит в то же время отметить, что абсурд, который до сих пор принимали за вывод, берется здесь в качестве исходного пункта. В этом смысле мои размышления предварительны: нельзя сказать, к какой позиции они приведут. Здесь вы найдете только чистое описание болезни духа, к которому пока не примешаны ни метафизика, ни вера. Таковы пределы книги, такова ее единственная предвзятость.

Абсурд и самоубийство

Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема - проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить,значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное - имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего нужно дать ответ. И если верно, как того хотел Ницше, что заслуживающий уважения философ должен служить примером, то понятна и значимость ответа - за ним последуют определенные действия. Эту очевидность чует сердце, но в нее необходимо вникнуть, чтобы сделать ясной для ума.

Как определить большую неотложность одного вопроса в сравнении с другим? Судить должно по действиям, которые следуют за решением. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь умирал за онтологический аргумент. Галилей отдавал должное научной истине, но с необычайной легкостью от нее отрекся, как только она стала опасной для его жизни. В каком-то смысле он был прав. Такая истина не стоила костра. Земля ли вертится вокруг Солнца, Солнце ли вокруг Земли - не все ли равно? Словом, вопрос это пустой. И в то же время я вижу, как умирает множество людей, ибо, по их мнению, жизнь не стоит того, чтобы ее прожить. Мне известны и те, кто, как ни странно, готовы покончить с собой ради идей или иллюзий, служащих основанием их жизни (то, что называется причиной жизни, оказывается одновременно и превосходной причиной смерти). Поэтому вопрос о смысле жизни я считаю самым неотложным из всех вопросов. Как на него ответить? По-видимому, имеются всего два метода осмысления всех существенных проблем - а таковыми я считаю лишь те, которые грозят смертью или удесятеряют страстное желание жить,- это методы Ла Палисса и Дон Кихота. Только в том случае, когда очевидность и восторг уравновешивают друг друга, мы получаем доступ и к эмоциям, и к ясности. При рассмотрении столь скромного и в то же время столь заряженного патетикой предмета классическая диалектическая ученость должна уступить место более непритязательной установке ума, опирающейся как на здравый смысл, так и на симпатию.

Самоубийство всегда рассматривалось исключительно в качестве социального феномена. Мы же, напротив, с самого начала ставим вопрос о связи самоубийства с мышлением индивида. Самоубийство подготавливается в безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков. Сам человек ничего о нем не знает, но в один прекрасный день стреляется или топится. Об одном самоубийце-домоправителе мне говорили, что он сильно изменился, потеряв пять лет назад дочь, что эта история его " подточила" . Трудно найти более точное слово. Стоит мышлению начаться, и оно уже подтачивает. Поначалу роль общества здесь не велика. Червь сидит в сердце человека, там его и нужно искать. Необходимо понять ту смертельную игру, которая ведет от ясности в отношении собственного существования к бегству с этого света.

Причин для самоубийства много, и самые очевидные из них, как правило, не самые действенные. Самоубийство редко бывает результатом рефлексии (такая гипотеза, впрочем, не исключается). Развязка наступает почти всегда безотчетно. Газеты сообщают об " интимных горестях" или о " неизлечимой болезни" . Такие объяснения вполне приемлемы. Но стоило бы выяснить, не был ли в тот день равнодушен друг отчаявшегося - тогда виновен именно он. Ибо и этой малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу.

Воспользуемся случаем, чтобы отметить относительность рассуждений, про водимых и этом эссе: самоубийство может быть связано с куда более уважительными причинами. Примером могут служить политические самоубийства, которые совершались " из протеста" во время китайской революции.

Но если трудно с точностью зафиксировать мгновение, неуловимое движение, при котором избирается смертный жребий, то намного легче сделать выводы из самого деяния. В известном смысле, совсем как в мелодраме, самоубийство равносильно признанию. Покончить с собой значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной. Не будем, однако, проводить далеких аналогии, вернемся к обыденному языку. Признается попросту, что "жить не стоит". Естественно, жить всегда нелегко. Мы продолжаем совершать требуемые от нас действия но самым разным причинам, прежде всего и силу привычки. Добровольная смерть предполагает, пусть инстинктивное, признание ничтожности этой привычки, осознание отсутствия какой бы то ни было причины для продолжения жизни, понимание бессмысленности повседневной суеты, бесполезности страдания.

Каково же это смутное чувство, лишающее ум необходимых для жизни грез? Мир, который поддается объяснению, пусть самому дурному, - этот мир нам знаком. По если вселенная внезапно лишается как иллюзий, так и познаний, человек становится в ней посторонним. Человек изгнан навек, ибо лишен и памяти об утраченном отечестве, и надежды на землю обетованную. Собственно говоря, чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью, актером и декорациями. Все когда-либо помышлявшие о самоубийстве люди сразу признают наличие прямой связи между этим чувством и тягой к небытию.

Предметом моего эссе является как раз эта связь между абсурдом и самоубийством, выяснение того, в какой мере самоубийство есть исход абсурда. В принципе для человека, который не жульничает с самим собой, действия регулируются тем, что он считает истинным. В таком случае вера в абсурдность существования должна быть руководством к действию. Правомерен вопрос, поставленный ясно и без ложного пафоса: не следует ли за подобным заключением быстрейший выход из этого смутного состояния? Разумеется, речь идет о людях, способных жить в согласии с собой.

В такой ясной постановке проблема кажется простой и вместе с тем неразрешимой. Ошибочно было бы полагать, будто простые вопросы вызывают столь же простые ответы, а одна очевидность с легкостью влечет за собой другую. Если подойти к проблеме с другой стороны, независимо от того, совершают люди самоубийство или нет, кажется априорно ясным, что может быть всего лишь два философских решения: "да" и "нет". Но это слишком уж просто. Есть еще и те, кто непрестанно вопрошает, не приходя к однозначному решению. Я далек от иронии: речь идет о большинстве. Понятно также, что многие, отвечающие "нет", действуют так, словно сказали "да". Если принять ницшеанский критерий, они так или иначе говорят "да". И наоборот, самоубийцы часто уверены в том, что жизнь имеет смысл. Мы постоянно сталкиваемся с подобными противоречиями. Можно даже сказать, что противоречия особенно остры как раз в тот момент, когда столь желанна логика. Часто сравнивают философские теории с поведением тех, кто их исповедует. Посреди мыслителей, отказывавших жизни в смысле, никто, кроме рожденного литературой Кириллова, возникшего из легенды Перегрина (1) и проверявшего гипотезу Жюля Лекье, не находился в таком согласии с собственной логикой, чтобы отказаться и от самой жизни. Шутя, часто ссылаются на Шопенгауэра, прославлявшего самоубийство за пышной трапезой. Но здесь не до шуток. Не так уж важно, что трагедия не принимается всерьез; подобная несерьезность в конце концов выносит приговор самому человеку.

Итак, стоит ли полагать, столкнувшись с этими противоречиями и этой темнотой, будто нет никакой связи между возможным мнением о жизни и деянием, совершаемым, чтобы ее покинуть? Не будем преувеличивать. В привязанности человека к миру есть нечто более сильное, чем все беды мира. Тело принимает участие в решении ничуть не меньше ума, и оно отступает перед небытием. Мы привыкаем жить задолго до того, как привыкаем мыслить. Тело сохраняет это опережение в беге дней, понемногу приближающем наш смертный час. Наконец, суть противоречия заключается в том, что я назвал бы "уклонением", которое одновременно и больше, и меньше "развлечения" Паскаля. Уклонение от смерти - третья тема моего эссе -- это надежда. Надежда на жизнь иную, которую требуется "заслужить", либо уловки тех, кто живет не для самой жизни, а ради какой-нибудь великой идеи, превосходящей и возвышающей жизнь, наделяющей ее смыслом и предающей ее.