Эдгар Алан По – поэт середины ΧΙΧ века, создатель символической поэзии, основанной на психологическом анализе. Ярким примером является поэма «Ворон», написанная в 1844 – 1849 годах.

Чтобы лучше понять смысл данного произведения, обратимся к истории его создания. Прототипом лирической героини поэмы стала Вирджиния Клемм, жена Эдгара По. Она умерла в расцвете лет от туберкулеза. Пытаясь пережить эту утрату, По пишет целый ряд произведений, посвященных этой женщине. Среди них и поэма «Ворон».

Уже само название готовит читателя к чему-то

Страшному и необратимому, ведь считается, что ворон – это предвестник беды.

Все произведение проникнуто нестихаемой болью и печалью по ушедшим дням. И переводчику удается удивительно точно передать это душевное состояние:

«Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!

Если только бог над нами свод небесный распростер,

Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,

Там обнимет ли в Эдеме лучезарную Линор –

Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?»

Каркнул Ворон «Nevermore!».

«Prophet!» said I, «thing of evil!- prophet still if bird of devil –

Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,

Yet all undaunted, on this desert land enchanted –

On this home by Horror haunted – tell me truly I implore –

Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!»

Quoth the Raven «Nevermore!».

Следует обратить внимание на глаголы, которые передают действия лирического героя. В оригинальном варианте это, в основном, глагол said (сказал), а вот в русскоязычном стихотворении автор использует более сильные по смыслу и яркие по эмоциональной окраске слова: воскликнул, вскочив. Немаловажную роль играет форма повелительного наклонения глагола. Она тоже передает всю бурю чувств, которая творится внутри лирического героя. Довольно часто повторяется слово вдруг. Оно показывает, как неожиданно пришел к лирическому герою ворон, так же неожиданно умерла жена автора. В конце английского стихотворения можно увидеть постоянно повторяющееся слово still (еще), которое имеет двойственный смысл. С одной стороны, у лирического героя где-то глубоко в душе еще теплится надежда, что он еще когда-нибудь увидит свою возлюбленную. С другой стороны, это слово означает безысходность: герой просто не понимает, как он будет жить дальше без своей жены. В переводе данного произведения не существует таких двусмысленных частей речи, но состояние лирического героя передано с удивительной точностью:

«И душой из этой тени не взлечу я с этих пор».

Ключевым словом всей поэмы является наречие nevermore (никогда). Возможно, русский автор посчитал, что буквальный перевод этого слова имеет слишком слабое значение для такого стихотворения, а синонима с более сильным значением просто не нашлось, поэтому оно оставлено без перевода. Именно данное слово подчеркивает все муки лирического героя, его состояние безысходности.

Оба автора используют символы. У По – это «пустая земля» («desert land»), символ одиночества. А Зенкевич использует более поэтизированные символы: Эдем (вечная жизнь), небо (свобода). И у одного, и у другого автора они потивопоставляются ворону, птице – дьяволу, символу смерти.

Общий меланхоличный тон стихотворения подчеркивается повторением одной и той же фразы «nevermore»(«больше ничего»).

Когда умирает что-то старое и некрасивое, обычно это не жалеют, так как оно уже прожило свое. А когда смерть касается чего-то молодого и красивого, то это — величайшая трагедия. Именно из-за своего горя Э. По стал писать такие великолепные, грустные и человечные стихи.

Сочинения по темам:

1. Долго и трудно складывалась поэма А. Т. Твардовского «За далью — даль» (1950-1960). В ней событийный сюжет ослаблен до минимума...

Эдгар Алан По

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки – стук у входа моего.
"Это – гость,– пробормотал я, – там, у входа моего,
Гость, – и больше ничего!"

Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак – отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, – бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же – нет его.

Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: «То – посещенье просто друга одного».
Повторял: "То – посещенье просто друга одного,
Друга, – больше ничего!"

Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, – и больше ничего.

И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: «Линор» – и эхо повторило мне его,
Эхо, – больше ничего.

Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это – ветер, только и всего.
Ветер, – больше ничего!"

Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, – и больше ничего.

Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности – сурова и горда была тогда.
"Ты, – сказал я, – лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»

Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было – ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой «Больше никогда!».

Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: "Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!.." Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»

Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
"Это – все, – сказал я, – видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!"

Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: "Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?"

Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!

И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
"Бедный!– я вскричал,– то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, – да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, – о, да?"
Ворон: «Больше никогда!»

Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?"
Ворон: «Больше никогда!»

"Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или демон
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?"
Ворон: «Больше никогда!»

"Это слово – знак разлуки! – крикнул я, ломая руки. -
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста – прочь, и навсегда!
Прочь – из сердца клюв, и с двери – прочь виденье навсегда!
Ворон: «Больше никогда!»

И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, -
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, -
Знаю, – больше никогда!

Поэма Эдгара По «Ворон» уникальна тем, что завоевала сердца читателей с первых дней публикации и остаётся популярной и сейчас. Это одна из самых известных и переводимых поэм, среди когда-либо созданных в мировой литературе.

Первые упоминания «Ворона» относятся к 1844 году. В 1842 году любимая супруга Эдгара Вирджиния Клемм заболела чахоткой и была обречена на скорую смерть, в 1847 году она скончалась в возрасте двадцати трёх лет. Предчувствуя неминуемую трагедию, По пишет множество стихотворений, в том числе поэму «Ворон». Однако посвящено сочинение не ей, а поэтессе викторианской эпохи Элизабет Браунинг. Именно из её поэмы «Поклонник леди Джеральдины» автор позаимствовал стихотворный размер для будущего «Ворона».

Опубликована поэма в 1845 году в нью-йоркской ежедневной газете «Evening Mirror». Авторский гонорар составил всего пять долларов, но произведение принесло автору невероятную известность. На волне этого успеха издаётся несколько поэтических сборников.

Жанр, направление и размер

Традиционно «Ворона» относят в жанре поэмы. Сам же автор считал это сочинение скорее чередованием нескольких небольших стихотворений, чем единым крупным произведением.

Стихотворный размер — восьмистопный хорей или, как его называют в английском литературоведении, трохей. Стихи в строфе выстроены так, чтобы чередовались мужские и женские окончания. Но если размер заимствован, то структура строфы является оригинальной. Поэма состоит из восемнадцати строф, каждая строфа содержит по шесть строк, последняя из которых – рефрен. Настойчивость рефрена отмечается не только его регулярным повторением, но и системой рифмовки: с финальным стихом рифмуются вторая, четвёртая и пятая строки.

Возлюбленную лирического героя зовут Линор. Это имя отсылает читателя к балладной традиции, а именно — к балладе Г. Бюргера «Ленора».

Образы и символы

Традиционно в фольклоре образ ворона является предвестником смерти. В поэме По эта чёрная птица предвещает лирическому герою вечное несчастье, невозможность пережить кончину любимой. Автор признаётся, что ворон в первую очередь функциональный образ: тот, кто будет повторять рефрен. Натолкнул на мысль выбрать именно этот образ роман Ч. Диккенса «Барнеби Радж».

Для самого героя ворон больше кажется не живой птицей, а зловещим духом – посланником из тёмного царства Плутона. Упоминание римского бога мёртвых — не единственная религиозная отсылка. Имеются в тексте и библейские аллюзии: упоминается Эдем, а также бальзам из Глаады (Balm of Gilead), который мог бы залечить душевные раны убитого горем героя.

Темы и настроение

Поэма пронизана меланхоличным настроением, что заявлено с первых строк произведения. На это указывает утомленное, измученное состояние героя, время суток – глубокая ночь. Вскоре сплин сменяется тревогой, предчувствием беды.

Трансформация образа ворона меняет настроение в поэме, а также по мере развития включает новые темы. Первым предположением лирического героя было то, что к нему стучится запоздалый гость. Казалось бы, ничего необычного, беспокоиться не о чем. Но стоило герою открыть дверь – он никого не увидел. С этих пор в поэме появляется страх, который уже не отпустит персонажа. В открытое окно залетает ворон, который своим видом даже веселит испуганного юношу. Теперь тема рока главенствует в поэме, а герой, вступив в диалог со зловещей птицей, узнаёт о неминуемом несчастии. Ворон видится его жертве демоном, посланником Аида – звучит тема смерти, смерти не только возлюбленной, но и всего прекрасного, что было в жизни молодого человека.

Основная идея

С древнейших времён самым большим страхом перед человечеством является страх смерти. Но собственный уход из жизни может быть не так страшен, как гибель любимого человека. Для героя поэмы Эдгара По потеря любимой больше, чем просто смерть: она означает вечное горе, которое способно погубить и его самого. Персонаж боится, что не справится с настигшей его бедой, а страх воплотился в чёрного ворона. Примечательно, что автор позволяет воспринимать поэму и как реально произошедшее событие, и как сон, нечто мистическое.

Эдгар По показывает нам сломленного горем человека, чтобы напомнить, как важно быть сильным и стойким перед лицом судьбы. В этом заключается главная мысль поэмы.

Средства художественной выразительности

Одним из ведущих средств художественной выразительности в «Вороне» является аллитерация. Именно этот приём помогает создать автору подобающую атмосферу мрака и ужаса в поэме. Ассонанс содержится даже в рефрене, который становится криком ворона: Quoth the Raven “Nevermore”.

Метафора выступает в поэме как ведущий троп. Образ ворона сам по себе метафора – символ страха и бесконечной скорби, а его чёрное перо – предвестник мук после смерти. Одной из ярких метафор является взгляд ворона: его горящие глаза, что жгут героя изнутри (fiery eyes now burned into my bosom’s core).

Эдгар По неоднократно обращается к антитезе. Чёрному ворону противопоставляется белый мрамор, бушующей снаружи буре — покой внутри жилища. Присутствует контраст и внутри образа ворона. То он величавый, то неказистый, то смешной, то ужасный. Ряд контрастных эпитетов показывает волнения, происходящие в душе героя, ведь мы видим птицу его глазами.

Эдгар Алан По

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки – стук у входа моего.
"Это – гость,– пробормотал я, – там, у входа моего,
Гость, – и больше ничего!"

Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак – отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, – бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же – нет его.

Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: «То – посещенье просто друга одного».
Повторял: "То – посещенье просто друга одного,
Друга, – больше ничего!"

Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, – и больше ничего.

И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: «Линор» – и эхо повторило мне его,
Эхо, – больше ничего.

Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это – ветер, только и всего.
Ветер, – больше ничего!"

Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, – и больше ничего.

Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности – сурова и горда была тогда.
"Ты, – сказал я, – лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»

Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было – ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой «Больше никогда!».

Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: "Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!.." Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»

Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
"Это – все, – сказал я, – видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!"

Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: "Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?"

Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!

И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
"Бедный!– я вскричал,– то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, – да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, – о, да?"
Ворон: «Больше никогда!»

Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?"
Ворон: «Больше никогда!»

"Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или демон
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?"
Ворон: «Больше никогда!»

"Это слово – знак разлуки! – крикнул я, ломая руки. -
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста – прочь, и навсегда!
Прочь – из сердца клюв, и с двери – прочь виденье навсегда!
Ворон: «Больше никогда!»

И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, -
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, -
Знаю, – больше никогда!

Человек, терзаемый воспоминаниями о погибшей любимой, вступает в диалог с вороном, умеющим говорить только «никогда».

Человек, от чьего имени ведётся повествование, в глухую декабрьскую ночь сидит за изучением старинных книг. В них он старается утопить печаль по своей возлюбленной - погибшей Леноре. Он слышит стук в дверь, но, открыв её, никого за ней не обнаруживает:

Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.

Вернувшись к себе в комнату, повествователь снова слышит стук, на этот раз сильнее прежнего. Стоило только открыть окно, как в комнату влетает ворон. Не обращая внимания на рассказчика, птица с важным видом садится на бюст Паллады над дверью.

Человек спрашивает имя ворона, на что получает ответ: «никогда». Повествователь удивляется тому, что птица умеет хоть что-то говорить. Он замечает, что завтра ворон покинет его вместе со всеми надеждами, на что птица снова отвечает: «никогда». Рассказчик делает вывод, что ворон выучил только эти слова и кроме них ничего не может сказать.

Человек подвигает кресло и занимает место напротив птицы, пытаясь понять, что хотел сказать ворон своим «никогда». Мысли рассказчика возвращаются к воспоминаниям о возлюбленной, ему начинает казаться, что он чувствует присутствие ангелов, и Бог посылает знак забыть о погибшей.

И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнёт уж никогда.

Птица снова говорит «никогда», как будто имеет в ввиду, что человеку никогда не освободиться от этих воспоминаний. Повествователь сердится на ворона, называет его пророком. Он спрашивает, воссоединятся ли они с Ленорой на том свете, и получает ответ: «никогда». Человек приходит в бешенство, называет птицу лжецом, приказывает убираться прочь.

И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, чёрной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!»

Ворон, однако, продолжает спокойно сидеть, отбрасывая тень. Душа человека не выйдет из этой тени «никогда»:

Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!