А что у отца то большая. Николай Некрасов — Мужичок с ноготок: Стих. Анализ стихотворения «Мужичок с ноготок» Некрасова

Однажды, в студеную зимнюю пору,
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.

И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах... а сам с ноготок!

Здорово, парнище!- «Ступай себе мимо!»
- Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?- «Из лесу, вестимо;
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».

(В лесу раздавался топор дровосека.)
- А что, у отца-то большая семья?
«Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я...»

Так вон оно что! А как звать тебя? - «Власом».
- А кой тебе годик?- «Шестой миновал...
Ну, мертвая!» - крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.

Однажды зимою, колымский бродяга,
Я чапал тайгою, был жуткий дубняк.
Секу, кочумает на сопку коняга,
Таранит какой-то обапол в санях.

И рядом, каная за честного вОра,
Под жабры ведёт эту клячу лохмэн:
Колёса со скрипом, бушлат от Диора,
С тузом на спиняке... а сам – с гулькин хрен!

«Здорово, братишка!» - Пошёл бы ты в жопу!
«Следи за базаром, а то писану!
Откуда обапол?» - А хуля ты, опер?
Дровишки на зону везу пахану.

Пахать западло для козырного зэка...
«А что за пахан и какая семья?»
- Семья-то большая, да два человека –
Лишь мы с паханом – на кодляк бакланья.

«Как, брат, погоняло?» - Да Влас мне кликуха.
«А кой ты тут годик?» – Шестой разменял...
Пшла, падла! – заехал кобыле он в ухо,
Добавил пинка и без горя слинял.

Комментарии

БРОДЯГА – здесь в жаргонном понимании: уважаемый арестант, имеющий вес в преступном мире.

ЧАПАТЬ – идти.

ДУБНЯК – мороз.

СЕЧЬ – смотреть. КОЧУМАТЬ – в данном случае: идти. Вообще зачастую это слово произносят с пренебрежительным оттенком: кочумай отсюда! А то и – кочумай! Что значит – прекрати, отвали. В определённом контексте – заткнись и т.д. (то есть прекратить какие-либо действия).

ТАРАНИТЬ – нести, везти.

ОБАПОЛ – отходы при обработке бревна. С двух сторон бревно по бокам обрезают, отпавшие горбыли и есть обапол. В народных говорах обапол значит: вокруг, около (от церковнославянского «оба полы» – по обе сторону полы, то есть по обе стороны одежды). На севере нередко от сибиряков услышишь: «Дело говори, а не ходи вокруг да обапол!».

КАНАТЬ ЗА ЧЕСТНОГО ВОРА - изображать из себя авторитетного преступника. Если ты мастью не вышел, значит, сухаришься. Башку оторвут.

ПОД ЖАБРЫ - жабры вообще: горло или лёгкие. За жабры взять – за горло. В данном случае под жабры – под узцы. В отношении людей взять под жабры – то же, что ласты скрутить: вывернуть руки и конвоировать.

ЛОХМЭН – лох значит простофиля. А лохмэн – в высшей степени простофиля, поэтому иронически и добавлено «мэн» – мужчина. Есть похвала: «Ну, ты мэн!». Вообще слово «лох» преступный мир заимствовал в XIX веке из тайного языка бродячих торговцев вразнос - коробейников, или офеней. На офенском языке «лохом» называли мужика: «Лохи биряли клыги и гомза» («Мужики угощали брагою и вином»). Уже тогда у слова был оттенок пренебрежительный, о чём свидетельствует форма женского рода «лоха» (или «солоха») - дура, нерасторопная, глупая баба. Оно и понятно: бродячие торговцы вечно надували простодушных селян.
Но и мошенники-офени тоже не изобрели «лоха», а заимствовали его у жителей русского Севера. Так в Архангельской губернии и в других местах издавна называли сёмгу - рыбу семейства лососевых. Беломорские лохи - рыба глуповатая и медлительная, а потому чрезвычайно удобная для ловли. О чём свидетельствуют, например, поэтические строки Фёдора Глинки, писавшего в стихотворении «Дева карельских лесов» (1828):
То сын Карелы молчаливый
Беспечных лохов сонный рой
Тревожит меткой острогой.

КОЛЁСА СО СКРИПОМ – новенькая обувь, ещё скрипит. Могут быть туфли, ботинки, сапоги.

БУШЛАТ – зэковский зимний тулуп.

С ТУЗОМ НА СПИНЕ – раньше каторжанину нашивали на спину жёлтый ромб, чтобы при побеге легче было попадать ему в спину. По воспоминаниям некоторых каторжан (кажется, Якубовича), тузы бывали также чёрными (в зависимости от цвета одежды). У Блока помните: «На спину б надо бубновый туз». Прилепить бубнового туза – значит, послать на особняк, в колонию особого режима, где мотают срок особо опасные рецидивисты.

С ГУЛЬКИН ХРЕН – простонародное: маленький, как половой член у голубя («гульки»).
БРАТИШКА – также брат, братан, братка, братэлла: обращение босяков друг к другу. Все они друг для друга – братва, братня.

СЛЕДИ ЗА БАЗАРОМ – или фильтруй базар, или вяжи метлу: следи за тем, что говоришь, ты позволяешь себе слишком много.

ПИСАНУТЬ – порезать ножом. Можно до смерти, но чаще – слегка пописАть, а можно лицо расписать, чтобы мама не узнала.

ХУЛЯ ТЫ, ОПЕР? - ходовая фраза. Ответ тому, кто хочет много знать. Праздные расспросы среди братвы не приветствуются.

ПАХАТЬ – работать не покладая рук.

ЗАПАДЛО – или за пАдло, или в падлу: стыдно, позорно, недостойно.Для представителя высокой масти (вор, козырный фраер) пахать действительно западло. Хотя бывают ситуации…

СЕМЬЯ - ещё говорят кентовка: небольшое объединение зэков, которые поддерживают друг друга, харчем делятся, барахлом, за семейников своих перед другими пишутся (защищают то есть). В питерских зонах, однако, «семейники» предпочитают не говорить: очень похоже на «семенники», нехорошая ассоциация…

ЧЕЛОВЕК – уважительная характеристика босяка, каторжанина: «Это человек!». Или из «мужиков» (зэков, которые пашут и тихо тянут свой срок)выделяют близких блатному братству – «мужик-человек», или «воровской мужик». А «люди» – это авторитетные каторжане (раньше так называли исключительно воров).

КОДЛЯК – также кодла, кодло: сборище, компания.

БАКЛАНЬЁ – собирательное от баклан: зэк, который любит поскандалить, пошуметь, нарывается на неприятности. К таким относятся с презрением.

ПОГОНЯЛО - прозвище, кличка. То же – кликуха. Последнее слово нынче не любят. «Кликуха у собаки, у меня погремуха».

РАЗМЕНЯТЬ – отбыть определённую часть назначенного по суду наказания.

СЛИНЯТЬ БЕЗ ГОРЯ – исчезнуть без осложнений.

МУЖИЧОК С НОГОТОК


Однажды, в студёную зимнюю пору,

Я из лесу вышел; был сильный мороз.

Гляжу, поднимается медленно в гору

Лошадка, везущая хворосту воз.

И, шествуя важно, в спокойствии чинном.

Лошадку ведёт под уздцы мужичок

В больших сапогах, в полушубке овчинном,

В больших рукавицах... а сам с ноготок!

Здорово, парнище! - «Ступай себе мимо!»

Уж больно ты грозен, как я погляжу!

Откуда дровишки? - «Из лесу, вестимо;

Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».

(В лесу раздавался топор дровосека.)

А что, у отца-то большая семья? -

«Семья-то большая, да два человека

Всего мужиков-то: отец мой да я...»

Так вон оно что! А как звать тебя? -

«Власом».

А кой тебе годик? - «Шестой миновал...

Ну, мёртвая!» - крикнул малюточка басом.

Рванул под уздцы и быстрей зашагал...


МОРОЗ-ВОЕВОДА


Не ветер бушует над бором,

Не с гор побежали ручьи -

Мороз-воевода дозором

Обходит владенья свои.

Глядит - хорошо ли метели

Лесные тропы занесли,

И нет ли где треш.ины, щели,

И нет ли где голой земли?

Пушисты ли сосен вершины.

Красив ли узор на дубах?

И крепко ли скованы льдины

В великих и малых водах?

Идёт - по деревьям шагает.

Трещит по замёрзлой воде,

и яркое солнце играет

В косматой его бороде...

Забравшись на сосну большую.

По веточкам палицей бьёт

И сам про себя удалую,

Хвастливую песню поёт:

«...Метели, снега и туманы

Покорны морозу всегда,

Пойду на моря-окияны -

Построю дворцы изо льда.

Задумаю - реки большие

Надолго упрячу под гнёт,

Построю мосты ледяные.

Каких не построит народ.

Где быстрые, шумные воды

Недавно свободно текли -

Сегодня прошли пешеходы.

Обозы с товаром прошли...

Богат я, казны не считаю,

А всё не скудеет добро;

Я царство моё убираю

В алмазы, жемчуг, серебро...»


САША


В зимние сумерки нянины сказки

Саша любила. Поутру в салазки

Саша садилась, летела стрелой,

Полная счастья, с горы ледяной.

Няня кричит: «не убейся, родная!»

Саша, салазки свои погоняя.

Весело мчится. На полном бегу

Набок салазки - и Саша в снегу!

Выбьются косы, растреплется шубка

Снег отряхает, смеётся, голубка!

Не до ворчанья и няне седой:

Любит она её смех молодой...


ЗЕЛЁНЫЙ ШУМ


Идет-гудет Зеленый Шум*,

Зеленый Шум, весенний шум!


Играючи, расходится

Вдруг ветер верховой:

Качнет кусты ольховые,

Поднимет пыль цветочную,

Как облако: все зелено,

И воздух и вода!


Идет-гудет Зеленый Шум,

Зеленый Шум, весенний шум!


Скромна моя хозяюшка

Наталья Патрикеевна,

Водой не замутит!

Да с ней беда случилася,

Как лето жил я в Питере...

Сама сказала глупая,

Типун ей на язык!


В избе сам друг с обманщицей

Зима нас заперла,

В мои глаза суровые

Глядит - молчит жена.

Молчу... а дума лютая

Покоя не дает:

Убить... так жаль сердечную!

Стерпеть - так силы нет!

А тут зима косматая

Ревет и день и ночь:

"Убей, убей, изменницу!

Злодея изведи!

Не то весь век промаешься,

Ни днем, ни долгой ноченькой

Покоя не найдешь.

В глаза твои бесстыжие

Сосвди наплюют!.."

Под песню-вьюгу зимнюю

Окрепла дума лютая -

Припас я вострый нож...

Да вдруг весна подкралася..


Идет-гудет Зеленый Шум,

Зеленый Шум, весенний шум!


Как молоком облитые,

Стоят сады вишневые,

Тихохонько шумят;

Пригреты теплым солнышком,

Шумят повеселелые

Сосновые леса.

А рядом новой зеленью

Лепечут песню новую

И липа бледнолистая,

И белая березонька

С зеленою косой!

Шумит тростинка малая,

Шумит высокий клен...

Шумят они по-новому,

По-новому, весеннему...


Идет-гудет Зеленый Шум.

Зеленый Шум, весенний шум!


Слабеет дума лютая,

Нож валится из рук,

И все мне песня слышится

Одна - и лесу, и лугу:

"Люби, покуда любится,

Терпи, покуда терпится

Прощай, пока прощается,

И - бог тебе судья!"


* Так народ называет пробуждение

природы весной. (Прим. Н.А.Некрасова.)


КРЕСТЬЯНСКИЕ ДЕТИ


Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали.

Вот из лесу вышли - навстречу как раз

Синеющей лентой, извилистой, длинной.

Река луговая: спрыгнули гурьбой,

И русых головок над речкой пустынной

Что белых грибов на полянке лесной!

Река огласилась и смехом и воем:

Тут драка - не драка, игра - не игра...

А солнце палит их полуденным зноем.

Домой, ребятишки! Обедать пора.

Вернулись. У каждого полно лукошко,

А сколько рассказов! Попался косой,

Поймали ежа, заблудились немножко

И видели волка... у, страшный какой!

Ежу предлагают и мух и козявок.

Корней молочко ему отдал своё -

Не пьёт! Отступились...

Кто ловит пиявок

На лаве, где матка колотит бельё,

Кто нянчит сестрёнку, двухлетнюю Глашку,

Кто тащит на пожню ведёрко кваску,

А тот, подвязавши под горло рубашку,

Таинственно что-то чертит по песку;

Та в лужу забилась, а эта с обновой:

Сплела себе славный венок.

Всё беленький, жёлтенький, бледно-лиловый

Да изредка красный цветок.

Те спят на припёке, те пляшут вприсядку.

Вот девочка ловит лукошком лошадку:

Поймала, вскочила и едет на ней.

И ей ли, под солнечным зноем рождённой

И в фартуке с поля домой принесённой.

Бояться смиренной лошадки своей?..

Грибная пора отойти не успела,

Гляди - уж чернёхоиьки губы у всех.

Набили оскому: черница поспела!

А там и малина, брусника, орех!

Ребяческий крик, повторяемый эхом,

С утра и до ночи гремит по лесам.

Испугана пеньем, ауканьем, смехом.

Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,

Зайчонок ли вскочит^содом, суматоха!

Вот старый глухарь с облинялым крылом

В кусту завозился... ну, бедному плохо!

Живого в деревню тащат с торжеством.

Опять я в деревне. Хожу на охоту,
Пишу мои вирши — живется легко,
Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
Забрел я в сарай и заснул глубоко.
Проснулся: в широкие щели сарая
Глядятся веселого солнца лучи.
Воркует голубка; над крышей летая,
Кричат молодые грачи,
Летит и другая какая-то птица —
По тени узнал я ворону как раз;
Чу! шепот какой-то... а вот вереница
Вдоль щели внимательных глаз!
Всё серые, карие, синие глазки —
Смешались, как в поле цветы.
В них столько покоя, свободы и ласки,
В них столько святой доброты!
Я детского глаза люблю выраженье,
Его я узнаю всегда.
Я замер: коснулось души умиленье...
Чу! шепот опять!
Борода!
А барин, сказали!..
Потише вы, черти!
У бар бороды не бывает — усы.
А ноги-то длинные, словно как жерди.

Четвертый

А вона на шапке, гляди-тко — часы!
Ай, важная штука!
И цепь золотая...
Чай, дорого стоит?
Как солнце горит!
А вона собака — большая, большая!
Вода с языка-то бежит.
Ружье! погляди-тко: стволина двойная,
Замочки резные...

(с испугом)

Глядит!

Четвертый

Молчи, ничего! постоим еще, Гриша!
Прибьет...
Испугались шпионы мои
И кинулись прочь: человека заслыша,
Так стаей с мякины летят воробьи.
Затих я, прищурился — снова явились,
Глазенки мелькают в щели.
Что было со мною — всему подивились
И мой приговор изрекли:
«Такому-то гусю уж что за охота!
Лежал бы себе на печи!
И, видно, не барин: как ехал с болота,
Так рядом с Гаврилой...» — Услышит, молчи! —
О милые плуты! Кто часто их видел,
Тот, верю я, любит крестьянских детей;
Но если бы даже ты их ненавидел,
Читатель, как «низкого рода людей», —
Я всё-таки должен сознаться открыто,
Что часто завидую им:
В их жизни так много поэзии слито,
Как дай бог балованным деткам твоим.
Счастливый народ! Ни науки, ни неги
Не ведают в детстве они.
Я делывал с ними грибные набеги:
Раскапывал листья, обшаривал пни,
Старался приметить грибное местечко,
А утром не мог ни за что отыскать.
«Взгляни-ка, Савося, какое колечко!»
Мы оба нагнулись, да разом и хвать
Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно!
Савося хохочет: «Попался спроста!»
Зато мы потом их губили довольно
И клали рядком на перилы моста.
Должно быть, за подвиги славы мы ждали,
У нас же дорога большая была:
Рабочего звания люди сновали
По ней без числа.
Копатель канав — вологжанин,
Лудильщик, портной, шерстобит,
А то в монастырь горожанин
Под праздник молиться катит.
Под наши густые, старинные вязы
На отдых тянуло усталых людей.
Ребята обступят: начнутся рассказы
Про Киев, про турку, про чудных зверей.
Иной подгуляет, так только держися —
Начнет с Волочка, до Казани дойдет!
Чухну передразнит, мордву, черемиса,
И сказкой потешит, и притчу ввернет:
«Прощайте, ребята! Старайтесь найпаче
На господа бога во всем потрафлять.
У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Да вздумал однажды на бога роптать, —
С тех пор захудал, разорился Вавило,
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что волосы из носу шибко росли...»
Рабочий расставит, разложит снаряды —
Рубанки, подпилки, долота, ножи:
«Гляди, чертенята!» А дети и рады,
Как пилишь, как лудишь — им всё покажи.
Прохожий заснет под свои прибаутки,
Ребята за дело — пилить и строгать!
Иступят пилу — не наточишь и в сутки!
Сломают бурав — и с испугу бежать.
Случалось, тут целые дни пролетали —
Что новый прохожий, то новый рассказ...
Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали.
Вот из лесу вышли — навстречу как раз
Синеющей лентой, извилистой, длинной,
Река луговая: спрыгнули гурьбой,
И русых головок над речкой пустынной
Что белых грибов на полянке лесной!
Река огласилась и смехом, и воем:
Тут драка — не драка, игра — не игра...
А солнце палит их полуденным зноем.
Домой, ребятишки! обедать пора.
Вернулись. У каждого полно лукошко,
А сколько рассказов! Попался косой,
Поймали ежа, заблудились немножко
И видели волка... у, страшный какой!
Ежу предлагают и мух, и козявок,
Корней молочко ему отдал свое —
Не пьет! отступились...
Кто ловит пиявок
На лаве, где матка колотит белье,
Кто нянчит сестренку двухлетнюю Глашку,
Кто тащит на пожню ведерко кваску,
А тот, подвязавши под горло рубашку,
Таинственно что-то чертит по песку;
Та в лужу забилась, а эта с обновой:
Сплела себе славный венок, —
Всё беленький, желтенький, бледно-лиловый
Да изредка красный цветок.
Те спят на припеке, те пляшут вприсядку.
Вот девочка ловит лукошком лошадку:
Поймала, вскочила и едет на ней.
И ей ли, под солнечным зноем рожденной
И в фартуке с поля домой принесенной,
Бояться смиренной лошадки своей?..
Грибная пора отойти не успела,
Гляди — уж чернехоньки губы у всех,
Набили оскому: черница поспела!
А там и малина, брусника, орех!
Ребяческий крик, повторяемый эхом,
С утра и до ночи гремит по лесам.
Испугана пеньем, ауканьем, смехом,
Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,
Зайчонок ли вскочит — содом, суматоха!
Вот старый глухарь с облинялым крылом
В кусту завозился... ну, бедному плохо!
Живого в деревню тащат с торжеством...
«Довольно, Ванюша! гулял ты немало,
Пора за работу, родной!»
Но даже и труд обернется сначала
К Ванюше нарядной своей стороной:
Он видит, как поле отец удобряет,
Как в рыхлую землю бросает зерно,
Как поле потом зеленеть начинает,
Как колос растет, наливает зерно.
Готовую жатву подрежут серпами,
В снопы перевяжут, на ригу свезут,
Просушат, колотят-колотят цепами,
На мельнице смелют и хлеб испекут.
Отведает свежего хлебца ребенок
И в поле охотней бежит за отцом.
Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!»
Ванюша в деревню въезжает царем...
Однако же зависть в дворянском дитяти
Посеять нам было бы жаль.
Итак, обернуть мы обязаны кстати
Другой стороною медаль.
Положим, крестьянский ребенок свободно
Растет, не учась ничему,
Но вырастет он, если богу угодно,
А сгибнуть ничто не мешает ему.
Положим, он знает лесные дорожки,
Гарцует верхом, не боится воды,
Зато беспощадно едят его мошки,
Зато ему рано знакомы труды...
Однажды, в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах... а сам с ноготок!
«Здорово, парнище!» — Ступай себе мимо! —
«Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?» — Из лесу, вестимо;
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу.
(В лесу раздавался топор дровосека.) —
«А что, у отца-то большая семья?»
— Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я... —
«Так вон оно что! А как звать тебя?»
— Власом. —
«А кой тебе годик?» — Шестой миновал...
Ну, мертвая! — крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
На эту картину так солнце светило,
Ребенок был так уморительно мал,
Как будто всё это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал!
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег, до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь —
Всё, всё настоящее русское было,
С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы.
Что русской душе так мучительно мило,
Что русские мысли вселяет в умы,
Те честные мысли, которым нет воли,
Которым нет смерти — дави не дави,
В которых так много и злобы и боли,
В которых так много любви!
Играйте же, дети! Растите на воле!
На то вам и красное детство дано,
Чтоб вечно любить это скудное поле,
Чтоб вечно вам милым казалось оно.
Храните свое вековое наследство,
Любите свой хлеб трудовой —
И пусть обаянье поэзии детства
Проводит вас в недра землицы родной!..

Теперь нам пора возвратиться к началу.
Заметив, что стали ребята смелей,
«Эй, воры идут! — закричал я Фингалу. —
Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!»
Фингалушка скорчил серьезную мину,
Под сено пожитки мои закопал,
С особым стараньем припрятал дичину,
У ног моих лег — и сердито рычал.
Обширная область собачьей науки
Ему в совершенстве знакома была;
Он начал такие выкидывать штуки,
Что публика с места сойти не могла,
Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха!
Командуют сами! «Фингалка, умри!» —
«Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха!»
«Смотри — умирает — смотри!»
Я сам наслаждался, валяясь на сене,
Их шумным весельем. Вдруг стало темно
В сарае: так быстро темнеет на сцене,
Когда разразиться грозе суждено.
И точно: удар прогремел над сараем,
В сарай полилась дождевая река,
Актер залился оглушительным лаем,
А зрители дали стречка!
Широкая дверь отперлась, заскрипела,
Ударилась в стену, опять заперлась.
Я выглянул: темная туча висела
Над нашим театром как раз.
Под крупным дождем ребятишки бежали
Босые к деревне своей...
Мы с верным Фингалом грозу переждали
И вышли искать дупелей.

Мы привыкли ещё с советских времён воспринимать классику нашей литературы по шаблонам кем-то придуманным и утверждённым где-то там наверху в теперь уже приснопамятном идеологическом отделе ЦК КПСС. «Шаг влево, шаг вправо – расстрел!» Но время всё расставляет по своим местам, и сегодня, если присмотреться, сквозь заученные идеологические штампы вдруг проступают чисто человеческие черты наших искренне любимых авторов-классиков русской литературы.
Вот так и в замечательном и всем известном отрывке "Однажды в студёную зимнюю пору я из лесу вышел…» из поэмы Н. А. Некрасова «Крестьянские дети» можно увидеть живого автора.

В первой строфе стихотворения Некрасов сообщает нам:

«Однажды в студёную зимнюю пору
Я из лесу вышел. Был сильный мороз.»

Начнём с вопроса: почему Н. А. Некрасов в очень холодный зимний день оказался в лесу? Ведь в средней полосе России, где жил Некрасов, в ту «пору» был континентальный климат, то есть в сильные морозы столбик термометра опускался ниже отметки в - 25°С! Так, что же заставило его покинуть тёплый домашний уют и направиться в лес в 25-градусный мороз? Что он там делал?
Ответ очень прост. Некрасов был русским помещиком. Во времена Некрасова в России была частная собственность на землю. Люди, которые владели землёй со всеми угодьями, располагавшимися на ней, назывались помещиками. Кстати, вместе с землёй помещикам принадлежали и селенья, находившиеся на их земле и люди, жившие в них. Этих людей называли крепостными и они были, как бы, рабами помещика. На землях, принадлежащих Некрасову, росли обширные лесные массивы, были поля, луга, озёра и речка, а Некрасов, как известно, был заядлым охотником. Конечно, Некрасов в зимнем лесу высматривал дичь, возможно конкретно зайцев, а выйдя на опушку леса увидел, как по дороге, ведущей из леса в деревню, направляется, целый воз дров, скорее всего, на санях-розвальнях, впряжённых в лошадку. Некрасов пишет:

«Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.»

Почему медленно? Да, потому, что она была нагружена с верхом!
Первое чувство Некрасова-художника это умиление увиденной картиной:

«И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведёт под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах..., а сам с ноготок!».

«Мужичок» одет в дублёнку, на нём огромные сапоги и рукавицы, и хотя одежда ему явно велика, одет он по погоде. Некрасов любуется «мужичком». Тот полон достоинства и осознания важности дела, которое ему поручено! Однако, первое эмоциональное впечатление сменяется обеспокоенностью. Некрасов был рачительным хозяином, все ближайшие леса принадлежали ему, и поэтому Николай Алексеевич заподозрил недоброе! Вернее, ему сразу стало ясно, что дрова, которые вёз мужичок, из его леса! Николай Алексеевич вежливо, но не без иронии, обратился с приветствием к малышу, чтобы уточнить происхождение дров:

«Здорово, парнище!».

Явно иронически уничижительное обращение «парнище» очевидно не понравилось «мужичку», и поэтому он дерзко отвечает взрослому насмешнику:

«Ступай себе мимо!».

По-видимому, ребёнок раньше никогда не видел барина. Но даже с учётом того, что малыш не знал с кем он разговаривает, мы видим на этом примере, что уже «в ту пору» самосознание русского крестьянства находилось на весьма высоком уровне! Шестилетний крестьянский мужичок немедленно даёт отпор взрослому, который иронизирует по его поводу! Может быть уже в этом эпизоде, замечательно описанном поэтом, просматриваются незамеченные Некрасовым, озабоченным сохранностью своей собственности, ростки будущих российских революций?!

Некрасова такой дерзкий ответ мальчугана, конечно, задел:

«Уж больно ты грозен, как я погляжу!»,

И он тут же не в бровь, а в глаз спрашивает мальчика, управлявшего лошадью с санями:

«Откуда дровишки?!».

Наивный малыш по-детски бесхитростно и даже с назиданием отвечает:

«Из леса вестимо.
Отец слышишь рубит, а я отвожу!»

Но Николай Алексеевич, конечно же, слышал, что

«В лесу раздавался топор дровосека».

Некрасову ясно, налицо наглая кража. Его крепостные среди бела дня рубят на дрова его же лес.
Давайте заметим, что порубка барского леса без разрешения было уголовно наказуемым деянием! Правда, либерально настроенные помещики могли ограничиться и собственными домашними методами воспитания, например, поркой на конюшне. Нарушитель закона, вор-порубщик, силою приводился на конюшню. С него стягивали штаны, оголяя заднюю часть тела ниже спины. Привязывали к деревянной скамье верёвкой лицом вниз и били вожжами или плетьми по оголённой части тела. Количество ударов назначал хозяин-барин и зависело от уровня либерализма помещика. Порка была, без сомнения, жёсткой и унизительной мерой наказания, но она и в сравнение не шла с несколькими годами каторги в Сибири, которые крепостной мог получить за порубку хозяйского леса по суду согласно УК Российской Империи!
Итак, Некрасов выясняет у малыша, что тот вывозит из леса, очевидно, ворованные дрова, то есть является соучастником уголовного преступления! Но Некрасов на то и народный поэт-либерал, что, сочувствуя тяжёлой доле русского крестьянства, начинает выяснять какие жизненные обстоятельства заставили его крепостного крестьянина и его малолетнего сына пойти на уголовное преступление:

«А что, у отца-то большая семья?».

И, когда мальчик отвечает:

«Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я...»,

Николай Алексеевич с горечью понимает, что в семье дровосека всего двое «мужчин», а остальные «женщины», наверное, жена-мать и многочисленные дочери, девочки, то есть, практически, одни нахлебники! Кроме того в семье, судя по всему, всего только одна лошадка! Как согреть и прокормить такую ораву в лютые российские холода не нарушив закон?! Некрасов прикидывает в уме, что потери от одного украденного воза леса невелики, тем более, что он видит у малыша в санях нагружен один сухостой. Но на всякий случай Николай Алексеевич узнаёт основные анкетные данные мальчишки:

«А как звать тебя? - «Власом».
- А кой тебе годик?- «Шестой миновал …»

Вот теперь его, а заодно и его отца можно будет легко найти, если понадобится.

В душе Некрасова происходит жесточайшая борьба помещика-крепостника и поэта-либерал! Хочется думать, что Некрасов решает не задерживать малыша с поличным, а тот продолжит свой путь домой:

« «Ну, мёртвая!» - крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.»

Нам не известны правовые и/или внесудебные последствия этой встречи для порубщика и его сына, но чувства, захлестнувшие душу Некрасова, воплотились в стихотворение, сделавшее его имя известным на всю матушку Россию на добрую сотню лет огромному числу детей и взрослых, а впоследствии и всем русскоязычным гражданам необъятного СССР, культурном преемнике Российской Империи. Ведь стихотворение «Однажды, в студёную зимнюю пору …» было включено в хрестоматию Русского языка и изучалось в обязательном порядке всеми детьми в 250- миллионном СССР!

Вот оно как оборачивается, случайная встреча в лесу и долгая народная память о сердобольном (как хочется в это верить!) барине-поэте!

Опять я в деревне. Хожу на охоту, Пишу мои вирши - живется легко. Вчера, утомленный ходьбой по болоту, Забрел я в сарай и заснул глубоко. Проснулся: в широкие щели сарая Глядятся веселого солнца лучи. Воркует голубка; над крышей летал, Кричат молодые грачи; Летит и другая какая-то птица - По тени узнал я ворону как раз; Чу! шепот какой-то... а вот вереница Вдоль щели внимательных глаз! Всё серые, карие, синие глазки - Смешались, как в поле цветы. В них столько покоя, свободы и ласки, В них столько святой доброты! Я детского глаза люблю выраженье, Его я узнаю всегда. Я замер: коснулось души умиленье... Чу! шепот опять! П е р в ы й г о л о с Борода! В т о р о й А барин, сказали!.. Т р е т и й Потише вы, черти! В т о р о й У бар бороды не бывает - усы. П е р в ы й А ноги-то длинные, словно как жерди. Ч е т в е р т ы й А вона на шапке, гляди-тко,- часы! П я т ы й Ай, важная штука! Ш е с т о й И цепь золотая... С е д ь м о й Чай, дорого стоит? В о с ь м о й Как солнце горит! Д е в я т ы й А вона собака - большая, большая! Вода с языка-то бежит. П я т ы й Ружье! погляди-тко: стволина двойная, Замочки резные... Т р е т и й (с испугом) Глядит! Ч е т в е р т ы й Молчи, ничего! постоим еще, Гриша! Т р е т и й Прибьет... _______________ Испугались шпионы мои И кинулись прочь: человека заслыша, Так стаей с мякины летят воробьи. Затих я, прищурился - снова явились, Глазенки мелькают в щели. Что было со мною - всему подивились И мой приговор изрекли: - Такому-то гусю уж что за охота! Лежал бы себе на печи! И видно не барин: как ехал с болота, Так рядом с Гаврилой...- «Услышит, молчи!» _______________ О милые плуты! Кто часто их видел, Тот, верю я, любит крестьянских детей; Но если бы даже ты их ненавидел, Читатель, как «низкого рода людей»,- Я все-таки должен сознаться открыто, Что часто завидую им: В их жизни так много поэзии слито, Как дай Бог балованным деткам твоим. Счастливый народ! Ни науки, ни неги Не ведают в детстве они. Я делывал с ними грибные набеги: Раскапывал листья, обшаривал пни, Старался приметить грибное местечко, А утром не мог ни за что отыскать. «Взгляни-ка, Савося, какое колечко!» Мы оба нагнулись, да разом и хвать Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно! Савося хохочет: «Попался спроста!» Зато мы потом их губили довольно И клали рядком на перилы моста. Должно быть, за подвиги славы мы ждали. У нас же дорога большая была: Рабочего звания люди сновали По ней без числа. Копатель канав вологжанин, Лудильщик, портной, шерстобит, А то в монастырь горожанин Под праздник молиться катит. Под наши густые старинные вязы На отдых тянуло усталых людей. Ребята обступят: начнутся рассказы Про Киев, про турку, про чудных зверей. Иной подгуляет, так только держися - Начнет с Волочка, до Казани дойдет" Чухну передразнит, мордву, черемиса, И сказкой потешит, и притчу ввернет: «Прощайте, ребята! Старайтесь найпаче На Господа Бога во всем потрафлять: У нас был Вавило, жил всех побогаче, Да вздумал однажды на Бога роптать,- С тех пор захудал, разорился Вавило, Нет меду со пчел, урожаю с земли, И только в одном ему счастие было, Что волосы из носу шибко росли...» Рабочий расставит, разложит снаряды - Рубанки, подпилки, долота, ножи: «Гляди, чертенята!» А дети и рады, Как пилишь, как лудишь - им все покажи. Прохожий заснет под свои прибаутки, Ребята за дело - пилить и строгать! Иступят пилу - не наточишь и в сутки! Сломают бурав - и с испугу бежать. Случалось, тут целые дни пролетали,- Что новый прохожий, то новый рассказ... Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали. Вот из лесу вышли - навстречу как раз Синеющей лентой, извилистой, длинной, Река луговая; спрыгнули гурьбой, И русых головок над речкой пустынной Что белых грибов на полянке лесной! Река огласилась и смехом и воем: Тут драка - не драка, игра - не игра... А солнце палит их полуденным зноем. - Домой, ребятишки! обедать пора.- Вернулись. У каждого полно лукошко, А сколько рассказов! Попался косой, Поймали ежа, заблудились немножко И видели волка... у, страшный какой! Ежу предлагают и мух, и козявок, Корней молочко ему отдал свое - Не пьет! отступились... Кто ловит пиявок На лаве, где матка колотит белье, Кто нянчит сестренку, двухлетнюю Глашку, Кто тащит на пожню ведерко кваску, А тот, подвязавши под горло рубашку, Таинственно что-то чертит по песку; Та в лужу забилась, а эта с обновой: Сплела себе славный венок, Всё беленький, желтенький, бледно-лиловый Да изредка красный цветок. Те спят на припеке, те пляшут вприсядку. Вот девочка ловит лукошком лошадку - Поймала, вскочила и едет на ней. И ей ли, под солнечным зноем рожденной И в фартуке с поля домой принесенной, Бояться смиренной лошадки своей?.. Грибная пора отойти не успела, Гляди - уж чернехоньки губы у всех, Набили оскому: черница поспела! А там и малина, брусника, орех! Ребяческий крик, повторяемый эхом, С утра и до ночи гремит по лесам. Испугана пеньем, ауканьем, смехом, Взлетит ли тетеря, закокав птенцам, Зайчонок ли вскочит - содом, суматоха! Вот старый глухарь с облинялым крылом В кусту завозился... ну, бедному плохо! Живого в деревню тащат с торжеством... - Довольно, Ванюша! гулял ты немало, Пора за работу, родной!- Но даже и труд обернется сначала К Ванюше нарядной своей стороной: Он видит, как поле отец удобряет, Как в рыхлую землю бросает зерно, Как поле потом зеленеть начинает, Как колос растет, наливает зерно; Готовую жатву подрежут серпами, В снопы перевяжут, на ригу свезут, Просушат, колотят-колотят цепами, На мельнице смелют и хлеб испекут. Отведает свежего хлебца ребенок И в поле охотней бежит за отцом. Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!» Ванюша в деревню въезжает царем... Однако же зависть в дворянском дитяти Посеять нам было бы жаль. Итак, обернуть мы обязаны кстати Другой стороною медаль. Положим, крестьянский ребенок свободно Растет, не учась ничему, Но вырастет он, если Богу угодно, А сгибнуть ничто не мешает ему. Положим, он знает лесные дорожки, Гарцует верхом, не боится воды, Зато беспощадно едят его мошки, Зато ему рано знакомы труды... Однажды, в студеную зимнюю пору, Я из лесу вышел; был сильный мороз. Гляжу, поднимается медленно в гору Лошадка, везущая хворосту воз. И, шествуя важно, в спокойствии чинном, Лошадку ведет под уздцы мужичок В больших сапогах, в полушубке овчинном, В больших рукавицах... а сам с ноготок! - Здорово, парнище!- «Ступай себе мимо!» - Уж больно ты грозен, как я погляжу! Откуда дровишки?- «Из лесу, вестимо; Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». (В лесу раздавался топор дровосека.) - А что, у отца-то большая семья? «Семья-то большая, да два человека Всего мужиков-то: отец мой да я...» - Так вон оно что! А как звать тебя?- «Власом». - А кой тебе годик?- «Шестой миновал... Ну, мертвая!» - крикнул малюточка басом, Рванул под уздцы и быстрей зашагал. На эту картину так солнце светило, Ребенок был так уморительно мал, Как будто все это картонное было, Как будто бы в детский театр я попал! Но мальчик был мальчик живой, настоящий, И дровни, и хворост, и пегонький конь, И снег, до окошек деревни лежащий, И зимнего солнца холодный огонь - Все, все настоящее русское было, С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы, Что русской душе так мучительно мило, Что русские мысли вселяет в умы, Те честные мысли, которым нет воли, Которым нет смерти - дави не дави, В которых так много и злобы и боли, В которых так много любви! Играйте же, дети! Растите на воле! На то вам и красное детство дано, Чтоб вечно любить это скудное поле, Чтоб вечно вам милым казалось оно. Храните свое вековое наследство, Любите свой хлеб трудовой - И пусть обаянье поэзии детства Проводит вас в недра землицы родной!.. _______________ Теперь нам пора возвратиться к началу. Заметив, что стали ребята смелей,- «Эй, воры идут!- закричал я Фингалу:- Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!» Фингалушка скорчил серьезную мину, Под сено пожитки мои закопал, С особым стараньем припрятал дичину, У ног моих лег - и сердито рычал. Обширная область собачьей науки Ему в совершенстве знакома была; Он начал такие выкидывать штуки, Что публика с места сойти не могла. Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха! Командуют сами!- «Фингалка, умри!» - Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха,- «Смотри - умирает - смотри!» Я сам наслаждался, валяясь на сене, Их шумным весельем. Вдруг стало темно В сарае: так быстро темнеет на сцене, Когда разразиться грозе суждено. И точно: удар прогремел над сараем, В сарай полилась дождевая река, Актер залился оглушительным лаем, А зрители дали стречка! Широкая дверь отперлась, заскрипела, Ударилась в стену, опять заперлась. Я выглянул: темная туча висела Над нашим театром как раз. Под крупным дождем ребятишки бежали Босые к деревне своей... Мы с верным Фингалом грозу переждали И вышли искать дупелей.

  • Сергей Савенков

    какой то “куцый” обзор… как будто спешили куда то